Августин дом никогда не был конечным пунктом моего путешествия. За те почти тридцать с лишним лет, что я приезжала к Августе, он стал казаться мне перевалочным пунктом. Соседи умирали или съезжали, появлялись новые, начинали узнавать меня, здороваться при встрече. Дети, которые вчера еще ходили в детский сад, сегодня вдруг заканчивали школу. Ощущение временной ловушки преследовало меня здесь…

Как-то, уже незадолго до смерти, Августа попросила повозить ее по городу, сказала: «Хочу кое-что проверить».

Я «арендовала» подругу с машиной, и мы поехали кататься. Сначала в Гавань, «подышать заливом», потом через Большой проспект Васильевского острова («Мои Елисейские поля», – выражение Августы) в центр города, оттуда уже – на Обводный канал, к «тому дому».

Стоящий в глубине двора, наш старый трехэтажный дом показался мне маленьким, почти игрушечным. Балкон, с которого мой прадед пел куплеты Мефистофеля, был застеклен, и упражняться в вокале теперь можно было сколько угодно, без всякой надежды или боязни быть услышанным.

Возвращались мы по набережным. Когда ехали мимо Сенатской площади, Августа махнула рукой в сторону Медного всадника:

– Видели что-нибудь подобное?

– Что? – мы с подругой одновременно повернули головы, не понимая, какой подвох может таить городская достопримечательность.

– Змея. Вот что. Конь попирает ее копытом и одновременно опирается на нее. Зло, без которого все рухнет. «Давить нельзя оставить». Именно так. Запятая по усмотрению. Редкой наглядности монумент.

И за весь обратный путь Августа не проронила больше ни слова.

– Славненько покатались, – заметила подруга, когда мы отвезли Августу домой. – Дай ей волю, она откачала бы весь окружающий воздух и заменила новым.

Вскоре Августа легла в больницу, но пробыла там не долго. Безнадежных у нас лечить не принято. Вернувшись домой, она позвала меня, «чтобы обсудить один важный вопрос».

Она сидела в кресле и курила. По ее голым опухшим ногам стекала вода. Полотенце, подложенное под ступни, было влажным.

Я знала, что к Августе приходит медсестра и втыкает ей в ноги иголки, потому что никакого другого способа выгнать жидкость из организма не было. И теперь жидкость, через проделанные точечные отверстия, уже без всяких иголок, продолжала стекать с Августиных ног. Зрелище было жутким.

– Вот, – сказала Августа, – вот мой «возраст дожития», так ведь это у вас теперь называется, и подходит к концу.

И тут я произнесла самую пошлую фразу из всех возможных.

– Все будет хорошо, тетя Августа.

Августа смотрела на меня сквозь клубы дыма с досадой:

– Будет врать-то. Я врач как никак.

Она докурила сигарету, взяла чистое полотенце и промокнула влажные голени.

– Вот он… – Августа стала рассматривать полотенце на свет. – Вот он какой. Без цвета и запаха. Невидимый. Неощутимый.

– Тетя Августа…

– Что, «тетя Августа»… Страх мой, говорю, из меня выходит. Да все не выйдет никак. А ты… «Все будет хорошо…» Прямо как бабушка моя, а твоя прабабка…

Я решила, что Августа заговаривается.

– Думаешь, я умом поехала? Еще чего. Подай-ка мне бинт со стола. – Августа ловко вскрыла бумажную упаковку и начала профессиональными движениями перебинтовывать себе ноги. – В ноябре сорок первого мы с бабушкой из булочной возвращались. Ничего нам не досталось, кстати. Очередь отстояли на морозе, а хлеб перед нами кончился. Идем назад, и тут налет. Мы в бомбоубежище не успели, встали в ближайшую подворотню. И вдруг как ахнуло. Земля ходуном заходила. Я думала, может, в наш дом попало. Но нет. В соседний. На месте которого потом детский сад выстроили. Пока вы не переехали, ты в него ходила… Так вот… Мы из подворотни вышли, а мимо уже машина с дружиной ПВО едет. Мы за угол свернули, смотрим, а от того дома, в который бомба попала, одна стена и осталась. Пыль оседать начала, и я вижу – на самом верху, на узеньком выступе, стоят, держась за руки, женщина и девочка. Только они из всего дома и уцелели. – Августа закончила бинтовать свои ноги, и теперь сидела, кутаясь в плед. – Как я обрадовалась: «Живые! – кричу. – Живые!» Люди из соседних домов начали выходить, дружинницы стоят, все молча вверх смотрят, на женщину и девочку… И ни одной лестницы нет, чтобы снять их оттуда… Бабушка вздохнула и прочь меня повела. Вот с этими самыми словами: «Все будет хорошо. Все будет хорошо».