– Хрен с ним, поговорю с дядей. Скажу, коли меня сюда благодаря ему занесло, пусть поможет, чтобы не вынесло. Край, скажу, выручи.

Я выслушивал его, тупо изучая висевший над писсуаром листок с отпечатанным текстом, озаглавленным как «Рекомендация по использованию писсуаров».

«Для тех… которые вышли из леса или спустились с гор» – так начинался текст, а дальше следовала приписка местных остряков:

«Или для тех, кто написал эту рекомендацию».

«Не рекомендуется бросать в писсуары окурки от сигарет и папирос».

Приписка:

«Косяков. Их потом чертовски трудно раскуривать».

«Обертки от конфет и жевательной резинки».

Рукописные добавления:

«Использованные кондомы и упаковки от них.

Агентурные сообщения и записки».

«Настоятельно рекомендуется справлять в писсуары только естественные надобности».

Стеб:

«А именно: мыть ноги, голову, подмываться и даже писать!»

Постскриптум шариковой ручкой:

«После отстоя пены нажать на белую кнопку. Ждать результата необязательно».

Ответный звонок Юры застал меня по дороге к дому.

– Обещал буквально сегодня… – запыхавшимся голосом сообщил Юра. – Еле прорвался к нему через помощника, гадюку непробиваемую… Так что надейся. И меня информируй. Я такие истории страсть как люблю.

Последняя его реплика сподобила меня на нервный смешок.

Рабочий день закончился, я нырнул в переполненное метро и покатил к дому. В вагоне уселся рядом с каким-то типом, от которого явственно тянуло алкоголем. Напротив веселилась компания молодых парней в распахнутых куртках и в драных джинсах, весело гогоча и пихая друг друга в бока. Компания была вызывающе шумной, но явно беззлобной.

Поддатый гражданин взирал на попутчиков с консервативной неприязнью армейского старшины, хотя ребята никого не трогали и нецензурной лексикой не злоупотребляли. Однако их раскованные манеры поведения и небрежность в одежде явно угнетали ретрограда, и в какой-то момент он рывком поднялся с места, предъявив на обозрение публике краснокожую ксиву.

– Документы! – произнес зловеще, напустив свинца во взор и вырастая до вагонного потолка перед смятенными весельчаками.

Я сразу же скучно уяснил себе суть этого пьяного куража тупого «земельного» мента, упивающегося своей начальственной спесью.

Находившаяся поблизости публика смиренно опустила глазки долу. Связываться с взъерепенившимся мусором никто не хотел. А мне к горлу подкатила веселая злоба. Ведь и я еще недавно не посмел бы и пикнуть, и вышел бы поникшей овцой из вагона, и мучился бы потом в сознании своего бессилия утихомирить вот такую сволочь с номерным документиком…

На лицах ребят проступил недоуменный испуг.

Поезд между тем тормозил на станции «Площадь Революции», где в вечном подземном покое, среди багрового мрамора аркад обретались бронзовые изваяния самоотверженных рабочих, солдат и колхозников. Обманутых вкладчиков в дело построения коммунизма.

Бдительного мента со свистком во рту среди статуй не было, в героическом срезе эпохи данный образ отсутствовал.

Я привстал с места, бесцеремонно потянул нетрезвого блюстителя за рукав и сунул в его удивленно обернувшуюся ко мне рожу свою министерскую ксиву. Сказал твердо, цементируя слово к слову презрением и силой:

– Пшел вон, кретин пьяный, или завтра погоны на стельки пустишь!

Узрев в моем удостоверении формулировку «референт заместителя министра», страж порядка мгновенно скукожился, растерял начальственную стать и рыпнулся к выходу. Но уже за стеклом захлопнувшихся дверей я узрел его прощальный взор, обращенный ко мне. Взор был в состоянии расплавить вольфрам. Но я легко и радостно его выдержал. Впервые я урезонил сволочь с милицейскими полномочиями, дал пинка зарвавшейся держиморде, каким, впрочем, несть числа, и впрок ли им такие уроки – вопрос. Сколько раз я сталкивался с этими урками в погонах, у которых вместо ножа, приставленного к боку, имелась вежливая формулировочка: мол, гражданин, пройдемте для выяснения вашей наличности…