Этот город нравился Даниле. Он был не сложен для понимания, так как требовал от своих жителей усвоить только самые простые правила: не сиди на месте, не предавайся унынию, верь в себя и в город, и стремись к успеху. Город был похож на огромное колесо обозрения, установленное в каком-нибудь парке развлечений, которое иногда почему-то принято называть ещё и «чёртовым колесом». В нём люди, ожидая чуда и впечатлений, могут постепенно, как в капсуле машины времени, подняться на вершину славы и успеха, снисходительно обозревая сверху сразу ставших ничтожными и суетливыми человеческие фигурки, а затем, как часто и почти всегда бывает в жизни, низринуться вниз, чтобы опять слиться и раствориться в общей безликой массе.

Город мог всё: мог дать славу или осыпать денежными купюрами, мог поразить своим могуществом и вывести на свои проспекты толпы ликующих людей, но он не мог защитить и дать укрытие любви, самому естественному человеческому чувству, так как ежеминутно беспощадно разрывал и размывал его, потому что был эгоистичен и ревнив, требуя ежедневных жертвоприношений и поклонения только самому себе, чтобы насыщаться этой привязанностью, черпать в ней силы и существовать дальше.

Но сейчас Данила не думал об этом. Он просто шёл по знакомым плохо освещённым несмотря на вечерний час улицам, закинув сумку с ракетками за плечо и засунув руки в карманы кожаной куртки. Он глубоко вдыхал осенний холодный воздух, получая от этого наслаждение, хотя не чувствовал в нём той первозданной свежести, которую может дать только запах свежевспаханной земли и клейкой майской листвы, ещё нетронутой летним зноем. Иногда он всматривался в раскрасневшиеся на первом лёгком морозце лица проходивших мимо девушек, стараясь на ходу понять вечную загадку таинственной женской души. Но девушки лишь улыбались ему, прищуривали подведённые глазки и проходили мимо. Прогулка взбодрила его. Он почувствовал себя вновь уверенным в своих силах. Глупо тянуть время и заниматься бессмысленными рассуждениями. Сознание подталкивало его к самому обычному и логичному решению.

Нужно встретить Элизабет в институте и поговорить с ней. О чём? Ну, конечно, об учёбе, дипломе, да о чём угодно. Ведь не съест же она его, в конце концов. Даже странно, что столько дней он мается над пустыми вопросами. Всё валится из рук, мысли раздёрганными клочками не дают сосредоточится ни на дипломной, ни даже на теннисе. Надо же было умудриться просадить сегодня Лешке оба сета.

– Ведь у меня всегда складывались отношения с девчонками. И я кажется их понимал. Ни одна из них, ни в школе, ни в институте не упрекнула меня в нечуткости, нахальстве или даже в простейшей назойливости. И сейчас и с Надей, и с Леной, и с обеими Олями, и конечно, с Ириной у меня самые дружеские отношения. С ними всегда хорошо, интересно, необычно. Почему? Да хотя бы потому, что они другие и не похожи на нас, как существа с другой планеты. У них другой смех, другой взгляд, другое тело и даже другой запах, и ещё что-то почти совсем неуловимое, которое можно почувствовать то ли в движениях головы, то ли в повороте плеч и бёдер, то ли во вкусе их губ. Это всегда нечто особенное, что без слов сокрушающее действует на мужчину, заставляя его из грозного повелителя обстоятельств превращаться в робкого выпрашивающего милость кролика. Нет, не бывать этому.

Я не кролик и не пугливый суслик. Я просто подойду к ней и предложу сыграть со мной в теннис. Разве плохо? Звучит нетривиально, значительно, и более оригинально, чем просто пригласить в кино или в театр. Ну и что, что Элизабет из Германии. Какая разница, что она иностранка? Ничего страшного. Учимся в одном вузе. В СССР живёт уже пять лет, да и приехала из социалистической ГДР. Значит и мировоззрение ничем от нашего не отличается. По-русски говорит почти без акцента. А самое главное, женщины везде одинаковы. Недаром мой любимый писатель Джек Лондон писал, что «Сестра сестру всегда поймёт и с лёгкостью срывает с неё любой покров таинственности и ухищрений». Примерно так. А раз так, то тогда чего маяться? Всё нормально. Завтра мой решающий день.