В тот же вечер Олекса увидел в глазах Яэль слезы, страдание и беспомощность. Эта безысходность охватила и его. Нет, у него и мысли не было, что может взять в жены такую девушку, но ее предстоящее замужество сводило его с ума. И он решил бежать. «Надсмотрщиков больше нет, от поселка до Рамаллы два километра, от Рамаллы до Иерусали не более тринадцати, пару перебежек – и я там! А в большом городе, как в муравейнике, нетрудно затеряться, скрыться. Хафеш[71], – вот что мне нужно, – вспомнил он хорошее еврейское слово. – Отец говорил, что в Иерусалиме есть монастырь, где живут и молятся русские монахи, – прикидывал план своего побега Олекса, – уйду к ним и приму схиму… И никто меня не найдет. Господь спасет меня!»

Вечером следующего дня Олекса застал Яна читающим какие-то бумаги. Заглянув через плечо, Олекса увидел не буквы, те, которые он учился под строгим присмотром отца выводить, еще будучи шести или семи лет, а какую-то непонятную вязь.

– Ты умеешь читать? – удивился Олекса не тому, что Ян может читать, а тем строчкам, которые он мог разобрать.

– Я же учился, – просто ответил Ян и объяснил: – У нас с этим строго… Сначала отец тыкал меня носом в Библию, потом, когда мне исполнилось шесть лет, раввин выжимал из меня все соки… И за уши не раз таскал!

– Так, а что читаешь?

– Высказывание одного мудреца… Раби Моше бен Маймона… Он теперь в Египте живет, в Израиле латиняне его не возлюбили за то, что он приводил в порядок законы Торы, ну и за другие мысли… Вот послушай, что он пишет: все зло происходит не от духа, а от вещей, например, от денег… Это же правда? Правда!

– Ну да, – почесал в затылке Олекса. – Было бы у меня много денег, сидел бы я здесь… Мне к Гробу Господнему идти, а я с овцами да с козами… Я же не баран и не козел! Тьфу ты, мать честная! – И трижды перекрестился, шепча «Отче наш».

– Я свободный, могу идти, куда или откуда ветер дует, а тебе опасно уходить отсюда, – назидательно предупредил Ян, – поймают, на галеры продадут, а оттуда не уходят, с галер в море выбрасывают рыбам или еще каким-нибудь зубастым гадам… Так что паси отару, пока Христос твой не сжалится над тобой… Да и что он может, Христос твой: его и самого распяли, себя не смог защитить…

– Так Богом было решено, – серьезно сказал Олекса. – Своей смертью на кресте Иисус искупил все наши грехи и нынешние, и те, что еще будут… Как я поглядел, люди грешат всюду, возьми хоть Царьград, хоть Кипр, хоть вашу Рамаллу… Да! Вот ростовщик Матан, он же из Рамаллы, уже пожилой, а женихается, едет сюда, чтобы купить себе в жены девочку, которая ему во внучки годится… Разве это не грех?

– Там Господь разберется, – поднял вверх глаза Ян и вдруг сообщил Олексе: – Умный человек из Рамаллы мне сказал, что сторонников мудреца Раби Моше бен Маймона в Израиле много… Есть они и в Иерусалиме, я найду их… Надо же что-то делать: в Израиле евреев почти нет, разогнали то византийцы, то арабы, то крестоносцы… По всему свету раскидали… Пора всем возвращаться на родину, это я тебе говорю!..

После родов Илана не выходила из своих покоев. Она считалась нечистой целых две недели, поскольку родила девочку, это на неделю больше, чем если бы она разродилась мальчиком. Да еще она должна была сидеть в очищении шестьдесят шесть дней. А в доме Адиная все чаще стало звучать слово «хатуна»[72], когда громко, когда с придыханием, когда с горечью и слезами. Вылетело из дома это слово и буквально заклокотало по всему поселку, приводя в уныние молодых парней, которые не прочь были бы взять в жены Яэль. И для многих ростовщик из Рамаллы стал цорэр