– Добрый день, Helene! – поприветствовал ее Зарецкий, разведя руки в стороны.

– Здравствуй, – тихонько ответила та. – Кто твой товарищ?

– То есть ты не соизволишь даже поинтересоваться, какими судьбами я заехал?

– Лев, оставь эти формальности, – серьезно ответила Елена Порфирьевна и, пройдя мимо, протянула свою тонкую белую ручку гостю.

– Мое почтение, – прикоснувшись губами к ее ладони, сказал Копейкин и после представился.

– Откуда вы прибыли к нам?

– Из Москвы, конечно; там теперь очень хорошо. Вы давно были там?

– Ох, из Москвы? – с трепетом переспросила Елена. – Нет, я давно не гостила в Москве; Ma position ne me le permet pas4, – указав на обручальное кольцо, сказала она.

Зарецкий тихонько засмеялся.

– Чем вы занимаетесь, г-н Копейкин?

– Я историк-культуролог по профессии, и философ по увлечениям. Изучаю, как и славянскую культуру, так и зарубежную.

Елена загорелась глазами и глубоко вздохнула.

– Это правда? То есть вы знакомы с другими народами? С их традициями?

– Не так, чтобы сильно знаком, но пару интересных вещей знаю… Я только начал изучение зарубежья. Мною хорошо изучена греческая и французская культура; а что же до немецкой и итальянской – увы, не знаю, что и поведать.

– У тебя есть прекрасная возможность познакомиться с культурой обоих стран сразу, – смеясь, влез Зарецкий. – С Германией тебя ее супруг познакомит, а вот с Италией…

– Молчи, негодный! – возмутилась, топнув ногой, Елена Порфирьевна.

– Bien! Je suis alle; je ne vois pas vous deranger5, – обиженно произнес Зарецкий и вышел из столовой в прихожую.

– Мне кажется, он обиделся, – улыбаясь, сказал Копейкин Елене.

– Ничего, подурачится и успокоится; ему внимание нужно… Расскажите лучше о себе или о Европейских государствах.

Копейкин задумался, с чего бы лучше начать, и затянул лекцию о Франции. Он любил говорить о ней в удобном случае. В французских деятелях он видел пример благоразумия и совершенства.

Зарецкий тем временем решился прогуляться по лесу, по тропке, проходящей насквозь до соседней деревни. Он шагал довольно легко и незатейливо, его вовсе не терзала обида; нет, Лев Аркадьевич даже и не думал обижаться. Елена Порфирьевна всегда недолюбливала его, считала несерьезным и пустым человеком. Он же, в свою очередь, не испытывал к ней никаких чувств. «Есть у меня двоюродная сестра, и что с того? А ничего», – говорил он сам себе. Сейчас. Когда Зарецкий шел по тропинке в соседнюю деревню, он не думал о ни ней, ни о Копейкине, ни о загранице; он думал о природе, его окружавшей, пытался понять ее, прочувствовать ее силу, вникнуть в то, как все в ней устроено. Лев Аркадьевич смотрел на птиц и думал, как же хорошо, наверное, уметь летать, смотрел на белок, прыгающих с одной ветки на другую, и думал, как интересно облазить весь лес, смотрел на затаившегося за пнем зайца и рассуждал о его прыжках, смотрел, наконец, на муравьев под ногами и ужасался, как можно жить, не переставая трудиться. Так, думая обо всех зверях сразу, о лесе, о природе в целом, о ее таинственном существе, он вышел на другой стороне и пошел уже по малознакомой деревне.

В этой небольшой деревушке, именуемой Засеченкой, в просторном усадебном доме с четырьмя каменными колоннами и двумя флигельками, стоя за большим мольбертом, писала портрет своей матушки молоденькая красивая девушка в бледно-голубом платье с нешироким кринолином. У нее были шелковистые каштановые волосы, собранные в пучок, округлое, но не плотное личико, выразительные карие глаза под густыми ресницами, прямой нос, пухленькие розовые губки и очаровательная улыбка. Росту она была высокого (относительно остальных девушек), имела полную грудь, гордую осанку, подтянутую талию и длинные привлекательные ноги, которых, к сожалению, мужчины видеть не могли. Звали ее Натальей Константиновной Калигиной. Ей недавно минул двадцатый год, но она уже успела четыре года с отличием выучиться в художественной академии, которую бросила, не окончив курса.