– В этой стране уже невозможно жить, Петер. Нацисты нас обложили со всех сторон. Кольцо репрессий сжимается все теснее, захватывает всех. Нам нельзя заходить во многие рестораны и магазины, нашим детям угрожают в школах, нас лишают работы в государственных учреждениях, конфискуют наш бизнес, наше имущество, запрещают заниматься нашей профессией или любить человека другой крови.

– Такая ситуация неприемлема, скоро все наладится, вот увидишь, – проговорил Петер, не слишком-то веря собственным словам.

– Ты ошибаешься. Дела хуже с каждым днем. Нужно страдать избирательной слепотой, чтобы думать, будто мы, евреи, еще можем как-то нормально существовать. Мы под угрозой, насилия не избежать. Каждый день издаются новые законы.

– Мне так жаль, дружище, так жаль! Как я могу тебе помочь?

– Ты и так сделал для меня много, но теперь тебе нас не защитить. Фашисты считают нас злокачественной опухолью и хотят вырвать из тела нации. Шесть поколений моей семьи жили в Австрии! Унижения множатся. Что еще могут у нас отнять? Только жизнь, больше ничего не осталось.

– Никто не может отнять твое звание врача и твое имущество. Это была хорошая мысль – переписать кабинет и квартиру на мое имя.

– Спасибо тебе, Петер. Ты мне как брат… Самые низменные инстинкты вырвались на свободу. Гитлер уже давно у власти, и он попытается завладеть Европой. Я думаю, он втянет нас в войну. Ты представляешь себе, что тогда начнется?

– Еще одна война! – воскликнул Штайнер. – Нет, это будет коллективное самоубийство. Мы получили урок в предыдущей войне. Вспомни этот ужас… поражение…

– Мы, евреи, – козлы отпущения. Половина моих знакомых пытаются бежать. Я должен уговорить Ракель уехать.

– Уехать? Куда? – встревожился Штайнер.

– Лучше бы в Англию или в Соединенные Штаты, но туда почти невозможно получить визу. Я знаю людей, которые уехали в Южную Америку…

– Как это – ты, и вдруг уедешь? Что я буду без тебя делать?

– Может, только на время. И потом, я еще не решился, и сначала нужно уговорить Ракель. Мы годами трудились, строили эту жизнь – Ракель будет нелегко все бросить, оставить отца с братом. Уговорить Лию тоже будет непросто, но не взять ее с собой я не могу.

– Это отчаянное решение, Руди.

– Я обязан думать о Самуиле. Мой сын не должен расти парией.

– Надеюсь, ты не уедешь, но если уедешь, о твоем имуществе я позабочусь. Когда вернешься, оно будет ждать тебя в целости и сохранности.

Они налили по второй рюмке, и тут снаружи донеслись крики и топот. Друзья выглянули в дверь и увидели толпу, наводнившую улицу: мужчины, юноши и даже женщины выкрикивали угрозы и партийные лозунги, потрясали молотками, дубинками и другими увесистыми предметами. «К синагоге! В еврейский квартал!» – вопили идущие впереди. Полетели камни, послышался характерный звон разбитых стекол, сопровождаемый победными криками. Толпа была как единый зверь, воспламененный радостной жаждой крови.

– Помоги мне закрыть аптеку! – воскликнул Штайнер, но Адлер уже выскочил на улицу и побежал к своему дому.

Ночь наполнилась ужасом. Только через десять минут Ракель Адлер поняла всю серьезность происходящего: задернутые шторы заглушали грохот и крики. Она думала, что вернулась кучка юнцов, которые шумели чуть раньше. Чтобы отвлечь Самуила, попросила его что-нибудь сыграть, но мальчик словно оцепенел, уже предчувствуя трагедию, реальность которой Ракель пока отказывалась признавать. Вдруг что-то ударило в окно, и стекло разлетелось на тысячу осколков. Первой мыслью было подсчитать, во что им обойдется ремонт, ведь стекло было вырезано на заказ. И тотчас же второй булыжник разбил другое стекло, штора оторвалась от карниза и повисла на последнем креплении. Через дыру в окне Ракель увидела кусочек багрового неба, вдохнула запах дыма и копоти. Дикие вопли вихрем ворвались в квартиру, и тогда она поняла, что творится нечто куда более опасное, чем выходки пьяных юнцов. Яростному ропоту толпы вторили крики панического страха, звон бьющихся стекол не прекращался ни на миг.