Да, когда-то я писал стихи… впрочем, и сейчас пишу их время от времени, но все реже. Думаю, современный человек в поэзии не может создать ровным счетом ничего оригинального и тем более ничего лучше того, что уже написали поэты минувших эпох. «Все сказано поэтами заведомо». Этим объясняется мое несколько насмешливое отношение к собственному стихосложению и моя застенчивость в этом вопросе, а вовсе не «комплексами, чьи корни тянутся из далекого детства», как выражаются некоторые романтичные психологи. Впрочем, мысли зашли куда-то не туда. Мой путь лежал в место, как верно выразился Од Кениг, достаточно стремное. Проще говоря, опасное. Из-за этого прощание с семьей было столь мрачным, из-за этого моя жена даже не обняла меня на прощание. А ведь мы были сильно влюблены друг в друга вот уже много лет, и все наши прощания проходили трогательно (встречи, кстати, еще трогательнее). Все наши прощания… кроме последнего. Кто знает, возможно, мы больше не увидимся… Кто знает…

– Можно подумать, если в моем родном городе стали происходить не понятные науке явления, я уж не вправе оттуда уехать! – возмущенно проговорил звонкий детский голосок из соседнего купе.

– Ешь торт, Хельга, он испортится. Я так хотела доставить вам с братом удовольствие в дороге, а вы – неблагодарные, – грустно отозвался в ответ на реплику девочки хрипловатый и тихий голос пожилой женщины. Я знал, что в соседнем купе ехала бабушка с двумя внуками – мальчиком и девочкой. Дети были, очевидно, одного возраста и так похожи внешне, что я подумал: «Точно близнецы».

– С бабушкой не стоит спорить, она все равно никуда не уедет, – прозвучал мальчишеский голос. – И дедушка тоже.

– Ешь торт, Рихард, он испортится, – передразнивая бабушку, раздраженно отозвалась девчонка. – Глупые вы! Дело вовсе не в желании или нежелании! Неужели не ясно, что рано или поздно любой из нас может погибнуть! Знаете… Родина – это прекрасное слово. Но если Родина превратилась в гиблое место, надо спасаться! – отчеканила Хельга.

Я невольно усмехнулся: сколько ей лет? Умная девчонка и бойкая. Когда она пробежала однажды мимо меня в коридоре – я как раз относил проводнице стаканы из-под чая – мне показалось, лет десять… Хотя она может быть просто невысокой.

– Дети, эти… явления… могут быть временной погодной аномалией. А люди каждый день гибнут от самых разных вещей, причем в совершенно благоприятном климате. Поэтому давайте… ложитесь спать… Уже поздно, – голос пожилой женщины звучал неуверенно и меланхолично. Но на этот раз ей никто не ответил. Судя по возне в соседнем купе, дети забрались на верхние спальные полки и молча укрылись легкими простынями. Их бабушка вышла из купе и направилась со стаканами из-под чая к проводнице. Я посмотрел ей вслед: небольшого роста, сутулая, седая женщина. Молодость от нее давно ушла, и она даже не попыталась ее удержать. Наверняка из вышедших на пенсию рабочих.

Пока бабушка отдавала стаканы и разговаривала о чем-то с проводницей, я не смог удержаться, чтобы не засунуть свой нос в детское купе.

– О, здрасте! – буркнула Хельга. Ее рыжие волосы бесформенной копной свешивались с верхней полки, а лицо было обращено в сторону двери, возле которой находился я.

– Привет, соседи! – бодро ответил я.

– Ты с нами до конца едешь. В Парву, значит, – сказал мальчик.

– А что в этом такого странного? – я попытался изобразить удивление.