И я вместо обычного, вполне заурядного мужского лица вижу настоящее: чуждое и …страшное. Он словно становится выше ростом… Значительно выше и шире, я мельком замечаю смуглую кожу, темные волосы, мощные плечи и руки, странное тусклое кольцо, висящее на шнурке в разрезе ворота… Снова вижу его глаза: нечеловеческие, черные с желтым ободком вокруг вытянутых, как у зверя, зрачков, из которых струится серо-черный дым!

У меня кружится голова, слабость сковывает тело, а мужчина все ближе. Желтый ободок в его странных глазах становится ярче, вспыхивает золотым, это завораживает и пугает одновременно. Он смотрит, не отрываясь, и мне кажется, что я тону, словно меня засасывает в черную дыру или воронку. И меня тянет, тянет на какую-то невероятную глубину, и я знаю, что там от меня, моего сознания и души, ничего не останется!

Очередная волна ужаса окутала меня с головой, и я не выдержала. С воплем подскочила, стряхивая морок, опрокинула лавку, задела чашку, и остатки сбитня липкой жижей выплеснулись на стол, а я с коротким всхлипом оттолкнула от себя мужчину и, подвывая, бросилась к двери!

И только пробежав версту от деревни, я остановилась и без сил привалилась к шершавому стволу кряжистого дуба. И осознала, что ивовая корзина со столь необходимыми снадобьями, рукавицами и купленной в лавке сладкой булкой, осталась стоять на полу харчевни, возле ножки стола! Я застонала в голос, медленно сползла и уселась на корточки, обхватив колени руками.

И только сейчас заметила крепко зажатое в кулаке… кольцо?

Что это? Я медленно раскрыла ладонь, в ужасе уставившись на собственную руку.

Закрыла глаза, досчитала до десяти и снова открыла. Оно по-прежнему было там. Кольцо. Тусклая серая спираль на кожаном шнурке – разорванном. Тупо смотрю на него еще минуту. Нет, я все же не совсем безмозглая и уже понимаю, что, когда отталкивала то страшное, с не человеческими глазами чудовище, каким-то образом умудрилась сорвать этот шнурок с его шеи, но вот воспринять это событие и как-то его переварить мой разум категорически отказывался!

Что мне теперь делать, я не знала. Одно было совершенно ясно: туда я не вернусь ни за что. Очень хотелось разрыдаться в голос, просто от страха и непонимания, но я не стала. Вряд ли мне сейчас это поможет.

Когда ноги окончательно затекли, я все-таки встала и медленно поплелась в сторону приюта. Тусклую спираль на шнурке просто засунула в карман, что с ней делать – решу потом, сейчас были проблемы поважнее.

До приюта я добрела уже впотьмах, еле переставляя от усталости и пережитого ужаса ноги. Горестно размышляя о том, что же я скажу травнице, и горько сожалея о забытой корзине, я даже не обратила внимания на застывшего за воротами привратника.

В коридорах было пусто, все на вечерних занятиях. Я доплелась до каморки травницы и со всхлипом открыла дверь.

– Данина, я…

Она вскинула на меня воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.

– Ксеня умирает.

Онемев, я мгновение смотрела на травницу, силясь понять, что она сказала, и как с моей безрассудной и веселой Ксенькой можно соотнести такое страшное слово, как «смерть». А потом бухнулась на колени перед кушеткой.

Подруга лежала спокойно, словно спала. Чуть влажные ее кудряшки потемнели от пота, и завитки прилипли к бледному лицу, с которого словно схлынули все веснушки. Ресницы подрагивали, словно снился Ксени занимательный сон.

И пятна…

Столь красноречивые и жуткие в своей неотвратимости сине-фиолетовые пятна чернильной гнили, из-за которых эта болезнь и получила свое название. Везде: на тонкой шее, на груди, крепких запястьях, животе… ужасные убийственные предвестники смерти…