Вот так прошло два года. И однажды мы встретились, поужинали, выпили хорошего вина и поехали в наш городок. Остановились возле его дома. Голова моя была одурманена. Казалось, теперь я была готова на все. Уже у него дома, после горячих поцелуев, я пошла в ванную. Холодная вода отрезвила меня. Мне всегда было приятно смотреть на свое здоровое и красивое тело: ни одной морщинки, упругая грудь, живот как туго натянутый кусок шелка, круглые бедра, ноги длинные и гладкие… «И все это отдать мужчине, который годится мне в отцы?» – вдруг с ужасом подумала я.

И поняла, что не могу. Не могу… Все это время, пока мы общались, встречались, я думала, что переломлю себя, но не смогла. Может быть, от того, что я была молода или чрезвычайно глупа, но я оделась, поблагодарила Феликса за все и пошла к двери. Он умолял меня остаться, говорил, что готов ждать, и, если я согласна, завтра же отправимся в ЗАГС. Больше мы никогда не виделись.

На электричку я стала ходить другой дорогой, а потом наш городок вошел в границы Москвы, началось большое строительство: парки, пруды, вокруг построили многоэтажки, и мой дом потерялся среди других высоток. Прошло больше двадцати лет. Нет уже со мной мамы, завод не закрыли, я продвинулась по службе. Замуж я не вышла. Конечно, были у меня отношения, но со всеми этими молодыми парнями я лишь весело проводила время, а когда речь шла о чем-то серьезном, они говорили: «Еще успеется». С тех пор никто не любил меня с такой рабской преданностью, с таким самоотвержением, как он. Заканчиваю писать и не понимаю, почему, пока писала, улыбалась, и почему теперь по моему лицу текут слезы, и почему мне так больно…

Арсений налил воду в чайник, ложкой отмерил зерна и включил кофемолку. Каждый раз, когда жужжал моторчик, Арсений думал о том, почему народ этого небольшого балтийского городка так равнодушен к созревшим в тропиках кофейным зернам. Ленивые и торопливые, люди предпочитают быстрорастворимый порошок с едва уловимым пряным запахом. Вот почему он вчера, несмотря на моросящий холодный дождь, отправился в Санкт-Петербург, и там, на Невском, в магазине, с малых лет ему знакомом, его одарили плотным пакетом ароматнейшего кофе.

Священный ритуал никогда не нарушался. Смолотые в пудру зерна высыпались в заранее подогретый фарфоровый кофейник, заливались клокочущим кипятком. На журнальном столике, покрытом кружевной салфеткой, уже были приготовлены чашечка с блюдечком, оставшиеся от старинного фамильного сервиза. Арсений сел в мягкое кресло, откинулся на спинку и помедлил минуту, вдыхая волшебный аромат. Чашечка пряного, с тугой зеленоватой пленкой напитка вызывала в нем легкое волнение: он уносился в детство. В то безмятежное и счастливое время, когда были живы его всесильные ангелы-хранители, мама и бабушка. Он вспоминал забавные случаи, мамины рассказы о его рождении и раннем детстве, то ли это были обычные бабушкины рассказы, то ли легенды об их старинном знатном роде.

Теперь Арсений Потапов, давно миновавший Христов возраст, был кем-то вроде философа-отшельника. Чем дольше люди находились возле него, тем сильнее становилось его желание либо избавиться от них, либо самому скорее их покинуть. Он терпеть не мог, когда кто-то ночевал в его доме. Любил свою старую мебель, посуду, допотопную люстру, изящные резные полочки, уставленные забавными фигурками, воспринимая их живыми существами со свойственными им характерами, причудами и даже тайнами.

Своего отца Арсений знал, но не помнил – с малолетства много воды утекло. В ответ на его расспросы мать хоть и коротко, но хорошо говорила о талантливом театральном художнике Георгии Потапове. Их молодая семья, увлеченная литературой, драматургией, живописью, на зависть многим была очень счастливой. Да еще и сын родился, которого назвали прекрасным именем Арсений, что по-гречески значит «мужественный, возвышенный». Потом мать прерывала свой рассказ, вздыхала, тихо сетовала на развал страны, безработицу, отнявшую у людей искусства смысл жизни. Георгий Потапов стал искать его в вине. Арсений видел отца в сознательном возрасте только один раз. В гробу.