Спи, свет мой, калека, слепая страна…
Но дом был на улице. Номер с него
Бураном сорвало. Обмерзлые ветки
Гремели по стрехам. А там – торжество
Творилось: на радость потомкам и предкам.
Искусаны в кровь одичалые рты.
Никто не подходит. Храпят акушеры
В каптерке. И болью предродовой веры
Бугрятся божественные животы.
И, выгнувшись луком, Мария зовет
Сиделку, пьянея, дурея от боли…
О люди вы, люди, не слышите, что ли!
Он – вот Он, приходит, рождается, вот!
Вот – темя сияет меж ног исступленных!
А свет золотой! А в крови простыня!
Так вот чем кончаются царства и троны…
– Мария, Мария, ты слышишь меня!
Идет Он на свет не в яслях лучезарных,
Где плачет овца, улыбается вол, —
В гудках пассажирских, в крушеньях товарных,
В домах, где – кутьями уставленный стол!
Идет Он на свет не под нежные губы,
Мария, твои, – а под ругань блатных,
Под грузчицкий хохот, буфетчицам любый,
Под матерный посвист и водочный дых!
Идет Его бедное тельце, сияя
Щуренком в протоке – во смрады громад
Фабричных предместий, машинного Рая,
Где волк человеку – товарищ и брат…
Да, Господи Боже, досталось родиться
Вот именно здесь, в оголтелой земле,
Где в трубах метро преисподние лица
Летят, как снега по дегтярной зиме!
Да, мальчик, сынок, пей до дна эту чашу:
Такую нигде уже не поднесут —
Последний приют заметелен и страшен,
И ученики – от Креста не спасут…
Кричи же, Мария! Пустынна палата.
Кричи же, родная! О счастье – кричать,
Пока ты – звериным усильем – распята,
Пока на устах твоих – вопля печать!
Ори! Это счастье – все выкричать в лица
Наемных врачей и воровок-сестер,
И криком родильным – и клясть, и молиться
На сытый очаг, погребальный костер,
И в небо упертые копья коленей
Внезапно – до хруста костей – развести,
И вытолкнуть – Бога иных поколений!..
…И крик оборвется.
Помилуй. Прости.
Обмоют. Затянут в больничную ветошь.
Придут с молоком и лимоном волхвы.
И станет метель Ему – Ветхим Заветом,
Твердимым устами российской молвы.
Он будет учиться любови у старцев
На овощебазах да на пристанях.
Он с первой любимой не сможет расстаться
На грозном вокзале, в дымах и огнях…
Ему ляжет Русь и мазутом и солью
Под легкие, злые мальчишьи ступни…
Бери эту землю.
Болей этой болью.
Прости.
И помилуй.
Спаси.
Сохрани.
ЗВЕЗДЫ
Афганские звезды, русские,
полярные ли, якутские…
То вдруг на взлете взрываются…
то вышивкою искусною…
над нашими, над всехными,
над головами – падают…
над крышами и безлюдием…
над жизнию и над падалью…
Наставь телескоп и мучайся,
лови в окуляр ускользающий
ночной дозор со знаменами,
возлюбленной рот рыдающий…
Денеб, Альтаир, жар Лебедя…
погоны его генеральские…
ах, звезды эти хинганские…
кабульские… и – уральские…
Металл ожжет тебе веко…
век лови, ускользает золото
любимой звезды, военное…
пустыня зимнего холода…
На борт вертолета спящего —
метельной крупкой —
под выхлестом
чужого ветра – так сыплются:
последнего страха выплеском…
Вы, звезды… вы гвозди смертные!..
бессмертье ваше все лживое…
Вы вместе с нами уходите
туда, где больше не живы мы…
Не жили мы… только пелись мы…
губами чужими, чудными…
где выстрел – крестом под рубахою…
а взрыв – звездою нагрудною…
Твой орден! – в шкафу, за стеклами,
за пахнущей смолкой ватою…
Ты годен! – к службе пожизненной,
а это небо – лишь мятое
хэбэ, брезент продырявленный…
шасси – костыли для Господа
шального, войной отравленного,
простреленного всеми звездами…
Следи: Капелла и Сириус,
и Ригель – хвощи морозные…
И линзой живой и слезною
крести времена беззвездные!
Ни сын в колыбели, ни – пламенем —