– Дай ключи от квартиры, – произносит скупо, не вдаваясь в дальнейшую дискуссию. Внешняя напряженность только усиливается, и я безропотно достаю из сумки ключи, вкладывая брелок в мужскую руку.

– Поживу какое-то время. Приведу всё в порядок, – комментирует скупо.

– Я всё сделала как надо, – отзываюсь, в момент, когда дверь кабинета наконец-то отворяется и меня забирают к дальнейшему «месту следования».

Слыша вдогонку не столь громкое и, всё же, режущее слух:

– На твое «как надо» у меня, слишком часто, абсолютно противоположное мнение.

***

Что я знала о родах? Теорию, описанную в тысячи вариациях. Сводящуюся к паре пунктов: это долго и больно; всё забудется, буквально увидишь, услышишь ребенка (и конечно же ощутишь дикий восторг, потому как решишься позже повторить подобный рывок ещё раз или два)!

Что забыли упомянуть? Как обычно-самую суть.

«Забудь всё, что прочитано выше. Время, как понятия, попросту не существует! Схватка, длящаяся пару минут, легко растягивается в сознании на пару часов. Ты прежде в жизни не уставала! Вдохни. Выдохни. И даже не смей молить о пощаде! Пройди ещё двенадцать кругов личного ада. А после потрать остаток сил на то, чтобы болезненно улыбнуться. И только тогда… Нет. В принципе, и после тебя не оставят в покое. Добро пожаловать в новую жизнь! Это было не самое сложное. Это только начало.»

Первые сутки дались тяжело. В какой-то момент пришло сознание, что я не сплю слишком долго. Или сплю и не сплю одновременно. Такое возможно?

Утром у порога палаты уже стояли Верховцев и мама. Всё будто сквозь сон. Обрывки фраз, эпизодов. Не задержавшихся в памяти. Лекарства, манипуляции. Шаги взад-вперёд, проделанные на автомате. Звонки. Поздравления. И тяготящие. Слишком реальные из всего прочего, Димкины поцелуи и прикосновения.

В свободные часы, оставшись один на один с ребенком, я пыталась рассмотреть на маленьком детском личике Димкины черты. Видимые, кроме меня, всем остальным. Хмурилась, не понимая как подобное ухищрение можно проделать. Дочь, (кажется, к этому слову невозможно сразу привыкнуть), была похожа сама на себя. Словно ни я, ни Верховцев к её появлению на свет совсем не причастны. Имя, по негласному согласию, было решено выбирать с буквы «А». По итогу одно из главных мест в моей жизни, отныне, заняла Алиса Дмитриевна.

***

– Тебе не кажется, что мы зашли в тупик? – уточняю у Димки, бывающего в палате чаще, чем детская медсестра. Держащего на руках сонную дочь и улыбающегося ей так, что видны коренные зубы.

– Тебя что-то не устраивает? – парирует приторно сладко. – Кажется, я прекрасно вживаюсь в роль новоиспечённого отца.

– Я не пойму, чего ты добиваешься, – пожимаю плечами, ощущая подступающее раздражение. – Хочешь, чтобы, глядя на этот спектакль я призналась, что сожалею?

– Не утрируй, – отзывается тихо, распыляя губы всё той же широкой улыбкой. – Я искренен как никогда и ничуть не играю. Она моя. Только теперь прочувствовал полностью. Ох@енное слово. Какие-то три буквы. А смысл…!

– Верховцев, – сжимаю зубы, стараясь совладать с разошедшимися нервами. – Ты отдаешь себе отчёт, что у каждого из нас теперь отдельная жизнь?

– Смею не согласиться, – издевается мягко, не сводя глаз с ребенка.

– Формально ты женат, – давлю на остатки, давно почившей, совести.

– Формально, – вторит тихо. – Яснее описать эту вакханалию попросту нереально.

– Дим, я люблю его, – протягиваю обречённо.

Пожимает плечами, удостаивая посредственного взгляда.

– К твоему сожалению, этот факт так же ни на что не влияет. Прими как данное, Кусь. Я не исчезну из её жизни. Как бы тебе не хотелось обратного, это моя дочь. И я ни за что от неё не откажусь.