Аня не хотела просыпаться, видеть такие дни. Вставать к судорогам движений, к тарелкам на кухне, нервной возне и ненужным напутствиям мамы. Для того чтобы бесполезно крутиться до самой тьмы. И ночью опять не спать.

Аня призывала солнце.

И оно пришло. Сияющее, яркое. Ослепительное в прозрачном небе. Пронизывающее всё вокруг. Но с ним пришла лютая стужа. Под негреющими лучами радостно сверкал снег. Аня совсем не могла разлепить глаз и выбраться из постели. Её пробуждения начинались с перебранок. Мама панически боялась, что она вылетит. Аня боялась только мороза. Зябла при одной мысли оказаться вне помещений.

Ей казалось, навсегда её жизнь стала беспросветной, заполненной ненужной суетой, судорожными усилиями непонятно во имя чего. Какие ещё мысли могли рождаться под холодным солнцем?

Она считала дни, оставшиеся до начала марта. Ужасалась, их было много. Она гадала, когда в этом году уйдут морозы и сойдёт снег. В любом случае это должно было случиться не скоро. Она мечтала о том, как это случиться.

И озлоблялась на себя за эти мечтанья. Давно обрыдшие. Тоска пришла к ней впервые в детстве, точнее в рождение юности, когда голова её была полна мечтами смутными, неопределёнными, но необычайно светлыми. Тогда Аня привыкла тосковать по тому, чего нет. И чего быть не может. Теперь любые надежды, любые стремления, приходящие к ней вместе с пустотой и беспросветностью тоски, были ей отвратительны. Покой был всем, чего желала Аня.

Каждую ночь ей не было покоя.

Но как-то вечером, Аня вернулась домой особенно поздно, и мама, в кои-то веки, ускакала куда-то в гости, не преминув, правда, оставить дела на неё. Ане и пальцем пошевелить было лень, не то, что возиться на кухне. За домашними заботами она ни о чём не думала. Может, наконец, достигла покоя, к которому стремилась?

Во всяком случае, добравшись до постели, она испытала настоящую радость. Упала лицом в подушку, тело её потяжелело.

Трудно сказать, сколько времени прошло, пока лежать так стало неудобно и пришлось перевернуться на спину. На кровати сидел человек из квартиры на последнем этаже. Это не сильно удивляло, удивительно было другое. Его лицо совершенно преобразилось. Черты были теми же, только вместо пугающей отчуждённости на них легли мягкость и грусть. Теперь его никак нельзя было назвать мумией, Аня сказала бы – он даже красив. Как, однако, может быть, что он сидит на её кровати?

– Ты спишь. Я пришёл в твои сны.

Голос был гортанный, чуть с хрипотцой и очень далёкий, как будто он пробивался к Ане через немыслимые расстояния. Сразу вспомнилось, как в ту ночь его глаза выбирались из-под надлобий.

– Я хочу тебя видеть. Мы встретимся завтра.

– Кто ты? Как тебя зовут? – Аня чувствовала, что ей тяжело говорить, слова плясали и не хотели проходить вату губ. В такт словам танцевала и комната. Было не понять, где стены, а где потолок, такие хороводы они водили. Вообще всё расплывалось, хорошо различим был лишь неожиданный гость. Вот, впрочем, и она, Аня, лежа с закрытыми глазами, еле шепчет или бормочет, пытаясь высказать – кто ты? как тебя зовут?

– Я называю себя Спирит.

Сказав это, пришелец надменно поднимает голову, или, верно, просто отворачивается к дверям, а может к потолку. Что же это, стены кружатся, кружатся. Это невозможно, теперь ничего нет, какие-то овалы, линии, они бегут, сходятся и отстраняются друг от друга. Надо повернуться, а мышцы такие безвольные. Вот опять щека на подушке, но подушка горячая и жёсткая. Аня открывает глаза. Складки рассекают белизну наволочки, виден кончик носа, он освещён. Под одеялом жарко, в ушах – гул. Аня поднимает голову, ой, вокруг зябко, лучше замереть и не двигаться. Свет пробивается по краям штор, значит – уже светает.