– Дима, мне так жаль твоих маму и папу. Они были чудесными людьми. Мама всегда говорила – какое счастье иметь рядом таких соседей. Я знаю, что ты чувствуешь. Это ужасно…

У Арины в горле стоял комок, она заплакала и обняла его за плечи. Дима протянул ей бокал вина.

– Давай помянем наших. Все они жертвы этого страшного времени, кровавой мировой бойни, – сказал он хриплым голосом.

Арина редко пила алкоголь, но вино было таким необычайно сладким и вкусным, что она незаметно для себя выпила целый бокал.

Дима ненадолго ушел в другую комнату. Арина подумала, что, наверное, он не хочет, чтобы она видела его слезы. Бедный мальчик. Все же, пока родители живы, мы остаемся детьми в любом возрасте. А теперь им обоим придется взрослеть – быстро и болезненно. Арина уже три года как проходила через это состояние и до сих пор не могла с ним смириться.

Неожиданно из спальни заиграла громкая музыка, и Дима вышел к ней с широкой улыбкой и распростертыми объятиями. Он схватил девушку и закружил в танце. Арина была пьяна, ноги заплетались.

– Как ты прекрасна, как невинна. У тебя совершенно нереально тонкая талия, я думал, таких на свете не бывает. Знаешь, Арина, что я думаю про смерть наших родителей? Я думаю, что все к лучшему. Ведь теперь мы свободны. Никто не будет говорить нам, как жить, как дышать, что надевать на улицу. Можем танцевать хоть всю ночь напролет. И кстати, у отца остался неплохой запас вина, бутылок десять, а то и больше. Можем выпить его хоть весь. Честно говоря, я даже рад, что так все получилось. Кто знает, сколько еще лет нам пришлось бы терпеть стариков, пока власти не решили бы отправить их за Стену.

Дима был худой, с большой кудрявой шевелюрой, которая делала его голову непропорционально большой, и маленькими нервно бегающими глазками. Он делал вокруг девушки какие-то собачьи движения и, судя по всему, казался себе верхом сексуальности.

Арина оттолкнула парня.

– Как ты можешь так говорить? Они же любили тебя.

– Любили? Возможно. Хотя мне кажется, это называется не любовь, а домашний террор. Они всю жизнь держали меня на коротком поводке, словно собачку. Была бы возможность, мать замариновала бы меня с огурцами и поставила на полочку в кухне, чтобы я всегда был под рукой. Меня с детства объявили больным ребенком, хотя я был здоров как бык, пичкали лекарствами, не разрешали играть с другими детьми, не разрешали выходить на улицу. Я первый раз вышел из дома в прошлом году. Ты можешь себе представить такое? Ты была единственная, кто хоть как-то допускался ко мне. Я так плакал, когда ты перестала к нам приходить. Ладно, к чему это я. Да, я рад, что они умерли и наконец оставили меня в покое. Зачем мне, спрашивается, горевать? Давай выпьем и займемся любовью на отеческой кровати. Все равно она им больше не понадобится. На, пей. Пей же, говорю тебе.