А Филистина однажды сплела себе такой венок из колосьев пшеницы и дубовых листьев, что от ее прелестной головки невозможно было оторвать восхищенных взглядов.

Одна только Дидамия не поддавалась, как она говорила, на «цветочные глупости». Эта женщина любила во всем определенность, твердость и потому по-прежнему предпочитала носить на себе украшения, которые имели несомненную материальную ценность, – в основном из благородных металлов.

Кое-кто даже усматривал в своеобразной моде, появившейся в школе Сапфо, особый намек на демократические веяния и политические события, происходившие на всех островах, включая и Лесбос, и особенно на материке – в Афинах.

Повсюду шла борьба с тиранией, устанавливались новые законы, многие привычные основы переворачивались вверх дном. Мол, даже в школу Сапфо долетел легкий ветерок перемен – только он коснулся не женских умов, а исключительно волос и одежды легкомысленных красавиц.

Сапфо, как всегда, с подобными рассуждениями не спорила, а только тихо посмеивалась.

Не будет же она каждому рассказывать, что просто каждый цветок или форма листа на дереве каким-то тайным образом соответствуют мелодии, которую женщина, с присущей ей внутренней чуткостью, ощущает в себе уже с раннего утра. Поэтому в один день ее украшением может стать победная, алая роза, а в другой рука сама тянется к тихой маргаритке или к чувственной лилии.

Но сегодня почему-то Сапфо выбрала именно фиалку – весенний цветок, который по осени снова набил цвет…

Сапфо брызнула на волосы из маленького расписного флакона несколько капель фиалковой воды, желая усилить аромат своего букета, когда в дверь заглянула служанка.

– К нам явился Алкей, моя божественная, – сказала она, с интересом разглядывая новый облик Сапфо. – А с ним в повозке сидит незнакомец с грязной седой бородой и палкой. Старикашка до сих пор спит – ведь он чуть живой! А раз держит в руках палку – то наверняка к тому же и хромой. И зачем только люди на старости лет зря трясут по дорогам свои ветхие кости?

Самая старая в доме, любимая служанка Сапфо – Диодора любила временами от души поворчать и пользовалась тем, что госпожа ей это позволяла.

– Скажи Алкею – пусть зайдет, – сказала Сапфо, бросая прощальный взгляд в зеркало из светлого металла и убирая его до завтрашнего утра.

Она же не Филистина, чтобы по нескольку раз в день, в зависимости от настроения, менять прически и переодеваться. В жизни и без того столько интересного и нового!

– О великолепная Сапфо! – молитвенно сложил руки на груди появившийся в беседке Алкей. – О Сапфо, неужели я снова благодаря Аполлону и всем небесным богам вижу тебя перед собой? Сегодня можно ослепнуть от твоей красоты! Ну и пусть! Я готов! Зато тогда, возможно, я наконец-то прославлюсь, как великий Гомер!

Поэт Алкей имел привычку несколько преувеличенно, наигранно выражать свои чувства и настроения. Так что порой казалось, будто в душе он сам же немного подсмеивался над собственными словами.

Поэтому всякий раз, даже когда Алкей говорил серьезно, никто из женщин до конца ему не верил. А уж тем более проницательная Сапфо.

– О Сапфо! У меня нет слов, чтобы выразить чувства, охватывающие меня всякий раз, когда я вижу тебя!

– А ты попробуй найти – ведь ты же поэт, – привычно поддразнила его Сапфо.

– Нежная, как фиалка, златокудрая Сапфо, – улыбнулся Алкей. – Если я расскажу тебе обо всех мыслях и желаниях, которые зарождаются во мне при виде твоей красоты… А ведь сейчас я говорю от лица всех мужчин! Так вот: как бы цветы в твоих волосах не завяли от такого сильного, жаркого порыва. Поэтому я лучше скромно промолчу и опущу глаза.