Вовсе нехорошо от этих вестей стало Мише. Заколдованное какое-то место получалось, неприступное. Почувствовал он, как потихоньку сходит с ума. Надо было остановиться, плюнуть, пока здоровье осталось. Обычно в этом заботы помогают – голову чем-то другим занять, чтоб мыслям ненужным места не осталось. А тут как раз есть чем занять. Плотники свободны, можно свой дом ставить, но почему-то даже думать об этом нет сил. Дерево лежит на дворе, чернеет. И дождь этот проклятый опять каждый день моросит, не переставая. А хочется солнца и лета, и шестнадцать лет, и скакать верхом на коне, и ветер в лицо, и мыслей никаких, кроме радости первобытной, радости обладания этим миром, на котором твой конь оставляет отпечатки своих копыт. И всё впереди, и никаких бед, и никакой проклятой водки, и никаких нескончаемых забот, одна прямая дорога без изломов и оврагов. Заскрипел Миша от бессилия зубами, и кулаком об стенку несколько раз – хрясь! – аж застонала старая изба. До крови костяшки пальцев рассадил, не полегчало.

Время – самый известный лекарь. Надо только чуток потерпеть. Ещё малость – и забил, вогнал бы Миша обиду так глубоко внутрь, что не достать. Всё жена Рахиля испортила. Вечно тихая и неприметная, стала каждый день точить по капельке, по капельке: «Аллах», – говорит, – «не велит зла на людей в своём сердце держать». Всё можно стерпеть, но чтобы своя собственная баба! А ещё на бога кивает, комсомолка бывшая, шайтан её забери! И рана, затухавшая в сердце, как старый вулкан, закипела, взорвалась и приготовилась истечь ядовитой лавой.

Так он решился.

Машину оставил в лесу, особо прятать не стал. Подумал, не обратит никто внимания в эту позднюю грибную пору на лишнюю машину, благо она такая неприметная, тёмно-синяя и грязная. Хорошо даже, что денег на председательскую белую «Ниву» не нашёл. Если кто близко подойдёт, в салон «Москвича» прямо на расстеленную плащ-палатку навалил опят, заранее срезанных, и газету с хлебом-луком прямо на капоте оставил, дескать, тут я, недалеко, за грибами отошёл, сейчас вернусь. А что до дачного посёлка даже напрямки, через полигон, почти три вёрсты, так это нам ничего, это мы привыкшие. После, как дело сделается, надумал до шурина ехать, две бутылки белой припас. Шурин – жена его померла в позапрошлом году – пьёт много, живёт один на окраине деревни, в которой одни бабки остались. Если спросят, точно и не скажет, когда гость приехал, можно любую цифру назвать, он подтвердит. Это на всякий случай будет для Миши алиби.

По нынешней октябрьской поре темнело быстро, несмотря на то, что ещё совсем мало времени – всего-то около пяти. Да к тому ещё тучи совсем затянули небо, которое оттого стало низким и тёмным, как потолок в бане, которую топят по-чёрному. Силуэты дач уже проглядывались совсем близко. «Похоже, опять соберётся дождь», – подумал, – «Это хорошо, все следы смоет». Он вдруг испугался, что замысел его сорвётся из-за этого незапланированного дождя, однако вспомнил, как в деревне в грозу загорелся похожий деревянный дом, так никакой ливень не помог – всё равно ведь сгорел, разве что не до головёшек. «Ну да ничего» – успокоил он себя, – «Это даже лучше. Больше возни разбирать и вывозить, а то что ж? Сгорело бы всё до пепла, ровное поле, хоть паши и сей. А ведь ему, буржую, картошку садить не надо». Собственная шутка ему понравилась. Он широко ухмыльнулся и бодро стал двигаться вдоль оврага дальше, уже был виден вдалеке забор, за ним поднимался тот самый дом, которого совсем скоро не станет. В отдалении залаяли на кого-то собаки, – это пускай, это к нему отношения не имеет. Поднялся ветерок, предвестник будущей бури, мокрая капля попала на щёку. Но Миша уже был уверен, что сегодня, наконец, месть его состоится, и ничего больше не помешает. А дождь, пусть его! Только сначала будет ветер, который поможет огню быстро сделать своё дело. И от этой радостной мысли он стал быстрее карабкаться по склону оврага, бутыль с бензином громче забулькала в кармане. Он представлял себе, как разожжёт маленький весёлый фитилёк, как бросит бутылку из-за забора в стену. Как огонёк, лизнув облитые горючим брёвна, быстро превратится в могучего зверя, обнимающего в своих смертельных объятиях ненавистного буржуя Пантелеева. Вдруг нога его наступил на что-то очень гладкое и оттого скользкое, он оступился и упал в грязь. Потом увидел очень яркую вспышку и даже услышал гром. «Странно, гроза такой поздней осенью» – было последним, что он успел подумать, потому что окутавший со всех сторон грохот буквально разметал его на части. Спустя несколько мгновений звуки природы, заглушенные ненадолго разрывом снаряда, вернулись. Снова задул ветер, зашумели последней листвой деревья, зашуршала сухая трава и в меркнущем свете осеннего дня на укосе стала видна белая табличка с аккуратно выведенными краской буквами: «Внимание! ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН. Неразорвавшиеся боеприпасы».