– Спасибо, ребята, – поблагодарил он санитаров после того, как те помогли ему перебраться на койку.

– Это наша работа, – ответил задорно один.

– Мужик, ты молоток, – сказал, подмигнув, другой.

И они ушли, а в палату буквально ворвалась Варя.

– Миша! Мишенька!

И только теперь он осознал – живой.

– Ну, ты это, что ты…

Она без конца целовала его: в небритые щёки, в сухие губы, в мокрые глаза, она целовала его руки.

– Ты это, что ты, – мямлил он, растерянный.

Она плакала.

– Их арестовали, Мишенька. А мама моя абсолютно выздоровела. И вся её палата выздоровела. И весь этаж онкологии. Грибы твои поели.

– Грибы?

– Ага, опята твои. Произошло чудо! Миша! Ой, – она вдруг вспомнила про инвалидность Кремниева. – Я слишком громко говорю?

– Варенька. Теперь ты можешь со мной разговаривать и тихо, и громко. Громкие звуки с недавних пор не причиняют мне боль.

– Ой! Ещё одна радость!

Она снова начала целовать его. Ему было неловко.

– Успокойся, Варя. И вообще… из благодарности не надо.

– Что? – Варвара резко откинулась на спинку стула. – Из благодарности? Глупый. Дурак! Я люблю тебя, дурачок мой.

В палате возникла немая стоп-сцена: Варя с прямой спиной сидела на стуле, она вся горела; Кремниев, вымазанный помадой, смотрел на неё и не верил своим глазам и ушам; двое невольных свидетелей – больные мужчины, разинув рты, также замерев, наблюдали за всем этим.

– И я тебя, Варя, люблю.

Последние очухались первыми и зааплодировали. Кстати, у одного из них была загипсована рука.

– Кхе! Кхе! – громкий кашель заставил всех обратить на себя внимание. Мужчина крепкого телосложения, в накинутом на широкие плечи халате, спросил с порога:

– Кремниев Михаил Евгеньевич тут кто?

– Это я, – отозвался Михаил. – Вы…

– Нет, я не из полиции. Но будут и из полиции. Барышня, я на пять минут. Позволите?

– Конечно. Я подожду в коридоре, – шепнула Варя бывшему кузнецу и упорхнула.

Её место занял здоровяк. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим.

– Я не из полиции, Михаил Евгеньевич. Я из ФСБ. Полыхаев – моя фамилия. Мужчины! – (Это он больным соседям Михаила). – Покурите пять минуток. Хорошо?

– Без проблем, – откликнулись те и покинули палату.

– Михаил Евгеньевич, я сразу к делу: у меня к вам предложение.

По залу прошла прекрасная молодая женщина. С платиновыми волосами, собранными в косу, с таким же, как у старика, странным рубином на лбу, в белом сари до пола. Она загородила собой чудовище.

– Эликсир выздоровления я ему дала. И сбежать на Землю я ему помогла. И все эти века там, на Земле, втайне от тебя, отец, я помогала ему.

– Дочь моя! – У старика подкосились ноги, и, если бы не деревянное кресло, он бы рухнул на пол.

– А я тебе говорил-говорил-говорил! – затараторил своим скрипучим, противным голосом скоморох-недомерок. – Я говорил тебе, что у твоей дочери шашни… с этим, а ты не верил. Не верил мне, твоему самому преданному слуге.

– Молчать!!! – вдруг заорал старик так, что задрожали стены. – Всех, всех, всех испепелю! – В его глазах метнулось безумие. – Всех!!!

– Отец! – Женщина бросилась к стопам старика. – Покарай только меня. Я, я люблю его! – она указала на Чудо-юдо. – И добро на Земле он творил по моему наущению. Я, только я одна виновата во всём!

– Э! Это не по сценарию! – взвизгнул горбун. – Ты любишь Чудика-юдика, а я люблю тебя. И что? И как?

– Что? – удивилась прекрасная дочь старика.

– Как? – обмякло лицо старика, а в глазах его появился смысл.

– Так, – опустил головку горбун. Бубенчики на колпаке дзынькнули.

– Ты любишь мою дочь? Ха! – И тут старик захохотал. По-доброму. Засмеялась и сама дочь. Непонятно зачем, захихикал и горбун. Не меняя позы, чудовище грустно молчало.