И вот древние боги повернулись ко мне. Они тянули иссохшие руки, просили у меня еды. Бывшие властелины мирозданья ничего не могли мне уже дать, да у меня всё и было, я ни в чём не нуждалось.

Но жалость проникла в моё сердце. Свет благодарности озарил мою жизнь. Я понимаю, что у моей жизни есть теперь особая цель: накормить богов.

Я дам им их пищу.

Всё оказалось даже хуже, чем я предполагал.

Организаторы сколотили комиссию из независимых членов.

Кроме меня, туда запихнули известную журналистку, Анжелику Михайловну. Она была прозрачно красива, как модели Боттичелли. Золотистая маленькая её головка следила за вами с неотступностью старинного портрета: куда ни повернись, она – за вами.

Позвали врача материалиста, пышущего здоровьем, румяного огромного младенца, смешливого и утомительно жизнерадостного.

Был ещё знаменитый путешественник. Герой-любовник. Ричард Гир. И – в камуфляже.

Только глаза слишком близко посажены, что придаёт лицу неприятный оттенок жестокости.

Герой изъездил в одиночку колдовские и людоедские регионы и считается специалистом по первобытным религиям.

Тип из органов – куда же без него – в жару в костюме и галстуке, обтекаемый и неуловимый, как речной бог Протей. Я долго не мог заглянуть ему в глаза и запомнить черты лица. Без особых примет. Без всякого выражения.

Казалось, нос его обладал способностью прямо у вас на глазах обретать горбинку, или истончаться, или резко укорачиваться, картофельно курносеть. Губы из сочных и мясистых вдруг вытягивались в нитку. А глаза – приветливые поглотители. Тип – само обаяние. Но, пока он тебя очаровывает, он успел тебя запротоколировать, снять отпечатки пальцев, взвесил, измерил, вынес тебе приговор и привёл его в исполнение. А ты думаешь, что ещё свободен и жив.

Присутствовал также православный священник. Вылитый Мефистофель. Готический излом бровей. Ранние залысины. Тяжёлые веки над почти белёсыми глазами. Руки особенные: кажется, они пульсируют, как сердце. Мурашки бегают по коже, даже когда просто смотришь на них. А если дотронется?.. Как будто оголённым сердцем погладит.

А губки – бантиком. И сексуальная родинка над губой. Помесь Азазеля, мальчика-мажора и напомаженного сутенёра. Демон с конфетной коробки.

Мне про этот персонаж рассказывали: отец – видный партиец до девяносто первого года. А сын попал на чеченскую. Тяжело ранен, контужен. Какие-то видения у него были. Лечили. Вышел – подался в священники. Прозрел, по его словам. Создаёт бесплатные кухни для бедных, больницы для бомжей, преподаёт в семинарии. Депутат Думы.

Затесался к нам и искусствовед, специалист по артефактам, доктор наук. По совместительству – экскурсовод в сарае эпохи барокко.

Старенький, скособоченный: одно плечо выше и выдвинутее другого. Как будто профессор прижимает телом к уху невидимую телефонную трубку. Уникально эрудированный, из семьи бывших дворян. Владеет французским, немецким и итальянским. С лёгкой самоиронией пересыпает речь всякими там entre nous soit dit или buona fortuna. С изумительным произношением, но так, словно произносит скабрёзности при дамах.

Колючий, взъерошенный, как умная и злая породистая собака, давно живущая на помойке. Одежда с печатью изысканности – и запущенности. Голубая рубашка под цвет глаз, тщательно отутюженная. А края манжет износились. Опустившийся щёголь.

И глаза – обиженные, недоверчивые, но с ожиданием рождественского чуда за щитом скорбного цинизма.

Председатель нашего конклава – бизнес-вумен. Вернее, жена нового русского и естественная мишень для нападения экскурсовода. Он нынешних хозяев жизни терпеть не может и иначе как быдлом не называет.