В прошлом мать, молоденькая учительница из Дебальцево, жила в общежитии, никому не мешала, но кто-то «стукнул» в НКВД, и пришли с обыском. Нашли книгу историка Костомарова, тогда запрещенного. За хранение контрреволюционной литературы мать получила пять лет и была отправлена на Колыму.

Там в то героическое время сложилась исключительно тяжелая демографическая ситуация. Женщин катастрофически не хватало. Правительство принимало срочные меры. И по линии Гулага, и по линии гражданского оргнабора на Колыму были срочно отправлены пароходы с молодыми женщинами. В результате всех этих мероприятий и появился на свет Георгий. Рожать мать отправили в женский концлагерь в поселок Оло под Магадан. Там был специальный блок, куда свозили заключенных-рожениц со всех предприятий Колымского «Дальстроя».

В те мягкие времена существовал порядок, при котором родивших женщин с детьми выпускали из лагеря на бесконвойное существование. В 1941 году это гуманное правило было отменено, женщин не освобождали, а детей забирали в специальные интернаты. Но матери Георгия повезло. Она освободилась раньше выхода этого указа, устроилась на работу в Магадане, получила небольшую комнатку в двухэтажном бараке на Советской улице. Никаких проблем с яслями и детсадом в Магадане тогда не было, но выехать на «материк» было нельзя.

В 1944 году отец освободился, но поражение в правах оставалось, он только из лагерного барака перешел в один из бараков поселка, остался на прежней работе. Несколько раз к нему из Магадана приезжала мать с Георгием. Странное это было поселение. С 41-го года приток рабочей силы на Колыму резко сократился, а планы по добыче касситерита, вольфрама и золота резко возросли. Это накладывало своеобразный отпечаток на жизнь лагеря, рудника и поселка. Невозможно было понять, кто от кого больше зависит: энкавэдэшное начальство – от лагеря, или лагерь – от начальства НКВД. Работникам конторы, больницы, клуба, детского сада, собственной производственной базы все чаще разрешали не возвращаться на ночь в лагерь, у многих заканчивались сроки, и они из лагерных бараков переходили в бараки в поселок. Лагерь, рудник и поселок смешивались и перемешивались.

Но с начала 1944 года вся эта гулаговская идиллия стала резко меняться. На Колыму широко пошел контингент с ранее оккупированных территорий. Это были старосты, бургомистры и прочие прислужники немцев. Ни о каком симбиозе лагеря, рудника и поселка уже не могло быть и речи. Утвердилась настоящая каторга. Никаких расконвоированных, никаких вольных работ, каких бы то ни было. Днем только штольня, ночью только лагерь. И даже одежда стала другой: ватная шапка, ватный бушлат, ватные штаны. И для зимы, и для лета все одинаково. И на каждом три номера: номер на шапке, номер на спине бушлата, номер на правом колене штанов. И никакие-то маленькие номера, как на карманчике курточки Александра Солженицына на ее знаменитой фотографии. А черной краской – на белой тряпке на спине и на колене, размером с тетрадный лист.

Вскоре с огромным размахом пошел атомный проект. В старых отвалах, на которые раньше не обращали внимания, обнаружили большое содержание урана и на Бутугычаге очень быстро построили урановую обогатительную фабрику. Патриархальный период лагеря окончательно завершился. Урановая каторга Бутугычага описана в повести Анатолия Жигулина «Черные камни». Но материалы Солженицына, Жигулина, Шаламова по впечатлениям Георгия и рассказам его родителей – это не совсем то, что было на самом деле. И историческое, и художественное исследование тех далеких событий вряд ли когда-нибудь состоится.