Последняя встреча с мамой до конца жизни будет стоять у меня перед глазами. Она очень любила купаться. Когда приезжала ко мне, обожала подолгу стоять под душем, приговаривая: »Как хорошо, что у тебя вольная вода. Ее не нужно носить ведрами и греть на плите». В последний наш с ней вечер она как-то особенно, по-детски искренне, с наслаждением плескалась в ванной. Не скрывала своего удовольствия, когда я терла ее мочалкой, и постоянно спрашивала: «Кто же вас, сиделок, научил так хорошо ухаживать за пожилыми людьми?»

– Мама, это же я, твоя Верочка, – в очередной раз пыталась я достучаться до ее сознания, но в ответ слышала одно: «Нет, ты сиделка. Очень хорошая сиделка. Я расплачусь с тобой своей пенсией, как только мне принесет ее почтальонка».

В свежей, длинной и мягкой ночной сорочке она, румяная и очень довольная купанием, прошла в свою комнату, уселась на любимый маленький стул и подарила мне такой благодарный взгляд (мы в тот вечер уезжали), что я подумала, может хоть на секунду она поняла, кто я? Тот взгляд оказался прощальным.

Врагу не пожелаешь пережить то, что пережили мы с братом. Альцгеймер (а это был он) стремительно разрушил психику моей мамы и теперь хочет отобрать у меня и любимую подругу? Нет, нет и нет! Я постараюсь убедить Маечку, что если вовремя начать лечение, то процесс можно остановить. «Ты уверена в этом? Уверена?» – с недоверием спрашивали меня вагонные колеса.

Когда мамы не стало, я перечитала массу специальной литературы и прослушала кучу лекций психиатров и геронтологов о болезни Альцгеймера. Знания внушили страх: раз болезнь передается по женской линии, значит непременно перейдет ко мне. Я начала прислушиваться к себе и пугаться, если вдруг забывала элементарное слово или не могла понять, о чем речь в сериале? Меня охватывал ужас, когда сразу не соображала, в каком месте нахожусь? И не могла вспомнить, кто этот человек, столь любезно поздоровавшийся со мной?

Когда брат в 66 лет решил уйти на пенсию, написала ему отчаянное письмо. Его смысл: рано, очень рано уходишь… Ты одинок, дома тебя ждут только стены. Но именно они, молчаливые, много повидавшие на своем веку стены родительского дома, в которых в полном одиночестве оказалась мама, отняли у нее разум. А если ситуация повторится и с ним?

Я упросила брата вернуться на работу ради ежедневного привычного жизненного ритуала. Обязательных походов на работу, в которых самое важное – общение с людьми. Доказывала ему, что странности в поведении Маечки наступили спустя два года после ее выхода на пенсию, когда она тоже оказалась в одиночестве. Брат отшучивался, убеждал, что отнюдь не скучает, поскольку наконец нашлось время для творчество (он известный в своем городе художник). Но тревога за его одинокую старость отступила только тогда, когда он вернулся на работу.

Вещи живут дольше людей. Из старинного маминого шифоньера, всю жизнь стоявшего в зале на одном и том же месте, я взяла себе на память ее ярко-голубую, невесомую и легкую, как пух, шифоновую блузку, которую она надевала в жару. Если бы наши размеры совпадали, я, конечно бы, носила ее, представляя, что мама крепко меня обнимает. Но в отличие от нее полной, пышногрудой, светлокожей кустодиевской красавицы, я худосочной статью пошла в отца.

Вторая памятная вещь – маленькое мамино лицевое полотенце, которое после умывания она почему-то вешала у себя в комнате на батарее и очень любила его. Когда прикасаюсь к нему, представляю, что оно помнит тепло маминых рук, запах ее крема «Снежинка» и духов «Лесной ландыш», ее щеки, глаза, губы и то, какой бархатной и нежной была ее кожа.