С таким же успехом он мог объявить, что собирается стать балериной. Шок бы это вызвало такой же. Да, я понимаю, что это звучит странно, если учесть, что наш отец, и дед, и даже наша бабушка были солдатами, но это было в Израиле. А здесь Америка.

«Но… но… Это же… не для таких, как мы», – пролепетала Кристина. Ее губы дрожали.

Теперь, вспоминая об этом, я думаю, что девушку, быть может, обидело то, что Боаз, принимая такое решение, с ней не посоветовался. Все решил сам и объявил ей вместе со всеми остальными.

«Такие, как мы, – это кто?» – осведомился Боаз.

«Люди, у которых есть другие возможности. Которые поступают в университеты Лиги Плюща. Кто верит в мир и дипломатию… а не в грубую силу».

«Нет, Боаз, – вступила в разговор мама. – Нет, милый. Ты мыслишь неправильно. Нет».

Это последнее мамино «нет» прозвучало слабенько. Она словно бы поняла, что уже проиграла.

Абба и Дов в тот вечер говорили мало. Было совершенно ясно, какова их точка зрения. Участие в войне без ясной цели, притом что это не было платой за гражданство в стране, которую мы все считали родиной, – нет, такой выбор ни отец, ни дед сами не сделали бы. И они сказали об этом позже – каждый по-своему.

Но спорить с Боазом так, как спорили мама и Кристина, они не стали, и я не знаю, простила ли мама аббу за это.

Боаз начал распаляться:

«Между прочим, это было нелегкое решение, но оно верное, и было бы приятно знать, что моя семья меня поддерживает. – Боаз скосил глаза на Кристину: – И моя девушка».

«Но Боаз… Почему? – спросила Кристина. – Зачем нужно отказываться от всего, к чему ты стремился?»

«Потому что я могу. Потому что я сумею. Потому что это у меня хорошо получится. Не пойду я – пойдет еще кто-то. И я ни от чего не отказываюсь. Просто делаю то, что правильно».

Я-то думал, брат уедет в университет. Будет готовиться к отъезду. Я гадал, что это будет означать для меня. Когда тебе четырнадцать, точно так же, как когда тебе десять, или пять, или два, ты чаще думаешь о мире в том смысле, что все происходящее значит для тебя. Но я-то думал, что Боаз уедет в Бостон. Или в Нью-Йорк. А может быть, в такую даль, как Южная Калифорния.

А в не в какую-нибудь далекую пустынную страну, где его запросто могли убить.

Так много было всего, чего я просто не мог понять.

Что могло заставить такого человека, как Боаз, послать так много куда подальше? Ведь у него было все на свете, и не самым худшим из всего этого была девушка, ради которой я бы на преступление пошел, лишь бы она хоть одним глазком на меня взглянула.

А в тот вечер я почти не сомневался: брат готов от нее отказаться. Но Кристина, хотя и психанула здорово, осталась с ним, и школу они закончили как парочка – просто идеальная парочка. Все, что случилось потом, – как и большая часть того, что произошло между ними, – осталось для меня загадкой.

Меня никто не спросил, что я думаю про все это, а я все-таки сказал. У меня как раз начал ломаться голос, и, прежде чем что-то сказать, я всегда прочищал горло, чтобы случайно не дать «петуха».

«Не делай этого», – попросил я брата.

Да нет, не было у меня никакого особого мнения насчет войны. Я даже толком не соображал, во что может вляпаться Боаз, поступив на военную службу. Просто я никак не мог представить себе ни такое громадное расстояние, ни такие колоссальные перемены, но почувствовал, что перемены начинаются прямо тогда, прямо у нас дома. В тот вечер.

– С ним все нормально? – спрашивает у меня Кристина.

– Не уверен.

– Я спрашиваю, потому что не знаю, читаешь ли ты газеты. Там печатают всякие истории про то, как ребята возвращаются с войны домой с почетом. Про наши успехи в боях. Мы так рады, что наши близкие вернулись с войны – кто без руки, кто без ноги, – но понятия не имеем про то, как с ними обращаться теперь.