Ага, смогу – вот сейчас дуну, плюну, махну рукавом!.. Тут меня слегка понесло – самообладание отказало напрочь, и черный юмор вырвался на свободу:

– Это зависит не только от моих возможностей, но и от вашего желания, Монсеньор…

Да повернись же ты ко мне лицом, черт побери!

Я уже готов был упасть, и оглядывался в поисках опоры. Но в подтверждение того, что передача мыслей на расстоянии все-таки существует, я услышал:

– Черт тебя возьми, де Ангилем, ты читаешь проповедь каждому пациенту или через одного?

Я, глупо и счастливо улыбаясь, пробормотал:

– Через одного, Франсуа…, – и мы бросились друг другу в объятия.

– Не стыдно? – спросил ты, когда первые эмоции утихли. – Лишь по слухам я узнавал о тебе, и то – последние два года, а до этого – тишина, словно ты умер, исчез, сгинул… Неужели нельзя было дать о себе знать – хотя бы пару слов?

– Нельзя, Франсуа – правда, абсолютно невозможно, – я вздохнул и покачал головой. – Я все тебе расскажу, но только не сразу, не сейчас… Я в себя не могу прийти, честное слово!

Ты обнял меня за плечи:

– Значит, ты все-таки нашел то, что искал? Ты счастлив?

– Пожалуй, да, – я улыбнулся. – Вот сейчас я точно счастлив!

За дверью кабинета между тем слышались возня и шушуканье. Дверная створка чуть приоткрылась, и взволнованный приглушенный голосок, который я узнал бы везде и всегда (теперь уже мое сердце ухнуло вниз), быстро зашептал:

– Что я тебе говорила? Давай же, иди!

Дверь распахнулась и тут же снова захлопнулась, втолкнув в кабинет молодого человека лет шестнадцати – семнадцати, смущенного и слегка запыхавшегося.

– Отец…, – начал он и запнулся, переведя взгляд с тебя на меня.

– Август – Франциск! – воскликнул я, поднимаясь. Юноша вспыхнул:

– Здравствуйте,… доктор… Здравствуйте, граф…, – пробормотал он, исподлобья взглянув на меня, и неловко поклонился.

Дальше мне полагалось произнести идиотскую фразу о том, как он вырос и изменился – что я и сделал. Тут в дверь просунулась темная головка, и я наконец увидел Лайни, тоже здорово повзрослевшую за три года нашей разлуки. Маленькая барышня в изящном платьице сделала реверанс и серьезно произнесла:

– Доброе утро, отец! – как будто простилась со мной только накануне вечером! Я слегка обалдел, но не стал разбираться, что это – демонстрация благородных манер или врожденная сдержанность маленькой ланки – а просто подхватил ее на руки. В ее карих глазах заплясали веселые искорки, счастливая улыбка осветила лицо, открыв четыре новых зуба, выросших уже без меня. Отбросив придворное воспитание, дочка обхватила меня за шею, прижалась лбом к моему лбу и прошептала:

– Я раньше всех знала, что ты вот – вот приедешь! Мне никто не рассказывал – я просто знала, хоть никто и не верил. Ты-то мне веришь?

– Конечно, – я серьезно кивнул. Способность Лайни предвидеть будущее давно перестала быть для меня чудом. Она просто видела его во сне или в трансе. В самом деле, если я могу предчувствовать – отчего бы моей дочери его и не видеть?

– Мы с Августом поспорили, и он проспорил, – Лайни удобно устроилась у меня на коленях. – Надо будет подумать, что с него взять: конфеты он мне и так даст, а вот прогулку в…, – тут Лайни осеклась, с опаской взглянув в твою сторону. Видимо, взрослым о прогулке знать не полагалось; и она сменила тему с очаровательной светской непринужденностью.

– Я покажу тебе свои комнаты, пойдем, – дочка увлекла меня за руку. Нам всем требовалось немного отдохнуть.

– Монсеньор сказал, что там раньше жил ты. И я тоже захотела в них жить.

Мы оказались в моих старых покоях в левом крыле на втором этаже.