– Откуда здесь?

– Из монастыря ушел на войну.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать…

– Шестнадцать… А мамка плакать будет?

– Не будет, – неожиданно зло ответил монашек и отвернулся от Алексеева. – Нету мамки… Под турецким бульдозером легла в землю вместе с братьями и отцом.

Рокошочник отвел Алексеева в сторонку и прошептал ему на ухо:

– Босняки их деревню с землей сровняли.

Алексеев виновато насупился и поднял с земли отброшенный им же котелок. Бойцы помогли ему водрузить котелок на прежнее место над костром.

– Возьмете монаха к себе? – спросил он бойцов.

Те дружно, одобрительно зашумели. Кто-то сунул Владко в руки винтовку.

– А Бог позволяет монаху брать оружие? – удивился Алексеев. Владко изо всех сил сжал винтовку:

– За веру!..

Глаза его блеснули.

Он стал хорошим снайпером, как только перестал креститься перед каждым выстрелом, что обязательно проделывал вначале.

Алексеев был вдвое старше, но как-то незаметно между ними завязалась настоящая дружба. Сначала Алексеев в душе посмеивался, когда Владко, стоя на коленях, заводил свои бесконечные молитвы. Но однажды, в минуту самой жестокой тоски по дому, оставленному в России, неожиданно попросил почитать ему что-нибудь из Святого Писания.

Владко недоверчиво поднял глаза на Алексеева, потом опустил их в книгу и тихо прочитал:

– Начальников Бог не велит любить, так, что ли? – неловко пошутил Алексеев.

– Нет, – покачал головой Владко, – вовсе не так. Чины любить не велено.

– Не все ли равно?

– Не велено мечтать о том, чтобы стать большим начальником.

– Нет, ты мне, брат, тут не крути. Как написано, так и написано, не вычеркнешь уже. А может, так и надо? На кой ляд начальство так пламенно любить…

– А кто их пламенно любит? – не понял Владко.

– Э-э-э… Не знаешь ты, Владко, как у нас на Руси горячо начальников любят. Дня без начальственного окрика не проживут.

– Неправда, русские любят свободу, – тихо сказал Владко.

– Под ярмом, – зло усмехнулся Алексеев. – Посадив себе на шею очередного оглоеда, терпят его с покорностью годами, хоть до полного обнищания.

И он махнул рукой – разве тут объяснишь!

Но Владко все так же тихо, но непримиримо возразил:

– Нельзя так про своих говорить… Это же как семья. Другой не будет.

Алексеев ничего не ответил. Потому что прав был Владко, прав. Другой родины у тебя не будет, и хаять ее, пусть и не подумавши, сорвавшись, не к лицу. Пусть даже эта самая родина, пославшая тебя воевать в чужой Афганистан, Анголу или Никарагуа, потом от тебя равнодушно отвернулась. Да и не родина это была вовсе, а чинуши с бегающими по сторонам глазами.

Это было ранней весной, когда в горах зацвел миндаль, а за ним – и персиковые деревья.

Владко с группой разведчиков под видом беженцев прошлись по округе, посидели в корчмах, покурили с крестьянами на деревенских улицах. Вернулись с нерадостным известием:

– Турки идут колонной!

– Не может быть, – не поверил Алексеев. – За перевалом стоит батальон «голубых касок». По подписанному мирному соглашению они никого не должны пропускать через свою линию.

– А турки все равно идут, друже капитан, – повторил Владко. – Сам видел.

Алексеев помолчал.

– Раздобудь мне бензин, – отдал он распоряжение Рокошочнику, – я сам поеду к миротворцам.

– Капитан, – попытался отговорить его старшина, – лейтенант из Загоры на прошлой неделе так же пошел к миротворцам. И с тех пор его никто не видел.

– Я не наемник и не мародер, они меня не тронут. С ним, кроме двух бойцов, вызвался ехать и Владко.