– Жду от вас новостей.

Перейдя дорогу, они миновали церковь. Шли бок о бок, словно хотели согреться, тут старик опять заупрямился:

– Я никуда не пойду.

– Ты же ждал своей очереди целых два месяца.

– Ты совсем как твоя мать.

– Это просто осмотр.

– Да отстань ты!

– Ну, поступай как знаешь.

Так и было с тех пор, как посетители бара «Рок» нашли его на земле у киоска: он держался за левую руку и жаловался на боли в груди. Из больницы он вышел с тремя шунтами и заявлением, что, мол, Ватикан – это кардиналы, а не папа римский, «Интер» – футболисты, а не Моратти, и все это едва не отправило его на тот свет. Потом добавил: и киоск. Врачи ему не перечили, четырехчасовой сон угробил его сердечную мышцу. Поэтому теперь он спал на час дольше, не орал перед экраном во время трансляции «Спортивного воскресенья», не беспокоился по пустякам и не курил тайком мамины «Мальборо». Он перестал тревожиться о завтрашнем дне. Андреа справится сам. Мария справится сама. Ему оставалось теперь только одно: поступать так, как он считал нужным.

– Сходи на прием, и забудем об этом.

– Заведи себе собаку и отстань от меня.

Андреа шел за ним следом до самой скамейки у детской площадки. Они сели, из-за тумана солнце почти не проглядывало, поэтому отец застегнул рубашку до самого верха, джинсы были ему велики, и ноги в них болтались на манер маятника.

– Заведи немецкую овчарку и успокойся.

На скамейке напротив сидела девушка с кожаным рюкзаком на коленях, доставала оттуда что-то съедобное и клала в рот. Она показалась Андреа чем-то расстроенной.

– Или маремму, – отец выпрямился и схватился за плечо.

– Сам заведи.

– Тогда отвяжись от меня. – Он потер плечо.

– Что с тобой?

– Засиделся в неудобном положении.

Андреа уставился на свои ладони. Широкие и гладкие, безымянный палец длиннее указательного. Соединив руки, принялся их растирать, как делал всегда, когда был в чем-то не уверен, краем глаза поглядывая на отца – тот все еще держался за плечо. Стараясь не обращать на него внимания, Андреа смотрел на печальную девушку, которая то и дело бросала на него робкие взгляды. На детской площадке латиноамериканские няньки негромко переговаривались между собой. Он поднес ладони к лицу. Они все еще пахли Маргеритой.

– Где болит? – спросил Андреа, опустив руки.

– Синьора Вентури больше не заходит за «Коррьере делла сера». Видите ли, ее муж теперь читает на компьютере.

– Плечо?

– После моей смерти сразу же продай киоск.

– Плечо, и все?

– И шея немного.

– Обопрись хорошенько и опусти руки вдоль туловища.

– Сразу же продай киоск, понял?

– Сделай, как я тебе говорю.

Отец не шелохнулся. Тогда Андреа обошел вокруг скамейки и помог ему откинуться. Начав массировать, он удивился тому, насколько отец похудел, и даже испугался сделать ему больно. У них были похожи только носы – со стороны и не скажешь, что родственники. София перестала смотреть в их сторону, доела орешки, подняла и надела рюкзак. Она ушла со второй полупары Пентекосте, села на девяносто первый троллейбус и сошла, едва в окне завиднелся парк Равицца. С тех пор как она уехала из Римини, ей не хватало простора. Полгода назад, полная надежд, она прибыла на Центральный вокзал в предвкушении, что ее жизнь круто изменится, однако не поменялось ровным счетом ничего: она так и осталась двадцатидвухлетней провинциалкой, совершавшей поступки, в которых сильно раскаивалась.

София прошла по траве и вышла на дорогу, взглянув в последний раз на окутанных туманом старика и массировавшего его парня. Район Порта Романа ее успокаивал, дома с низкими крышами и сплошные магазинчики, проходя мимо церкви, она остановилась и решила, что стоит извиниться перед Пентекосте. Ведь она подошла к нему на глазах у всего курса и дала новый повод для сплетен. София хотела признаться, что его жена вовсе не следила за ней – просто им было по пути. Но что же делать, если он вдруг спросит, почему она соврала? Она и сама не знает, как так вышло. Заметив жену профессора в метро, София, смешавшись с толпой, украдкой наблюдала за ней, а затем шла следом до самого университета на приличном расстоянии. Увидев, что та осталась на улице, куда-то присев, София поднялась в аудиторию и подошла к профессору, чтобы сказать ему эту маленькую ложь. И пока она говорила, ее переполняло чувство справедливости: ведь после недоразумения в туалете он ее избегал, не обсудив с ней даже ее вторую работу, которую она сдала ему два месяца назад. Первый ее рассказ он раскритиковал как неубедительный.