– Украл, – погромче буркнул Лев, пользуясь тем, что о нём на минутку забыли.
– Вай мэ, воистину, мусульмане, вот кто настоящий вор! – Недалёкие жители благородной Бухары охотно перекинулись в другую сторону. – Бей его!
Оболенский с трудом встал, отряхнулся и, морщась от боли во всех местах, тихо двинул было наутёк по-английски, как неизвестное доселе чувство развернуло его назад. Кажется, это называется совестью…
– Хамы! Холопы! Быдло! В смысле какого лешего вы его бьёте, раз я вор?!
– И вправду, мусульмане, ведь если они оба воры, зачем нам бить одного? Надо обоим воздать кизиловыми палками! Тащим их к кади! А может, прямо здесь воздадим?
Лев успел от души съездить по мордасам двоим самым резвым, но людей на базаре всегда больше одного, а потому законопослушная толпа радостно повязала и того и другого, сдав приятелей на руки наконец-то подоспевшей страже. Четвёрка мрачных, заспанных слуг бухарского эмира, грозно хмуря брови, толкнула нашу парочку и с почётом двинулась к дому кади – верховного судьи города, облечённого властью и правом разбираться в делах, казня и милуя по собственному усмотрению. Несколько шагов толпа даже сопровождала их, а потом врождённое восточное милосердие дало о себе знать, ибо каждому известна строгость законов для богатого и для бедного…
– Вай мэ, какой белокожий, голубоглазый, светловолосый, как жалко его – страшненький…
– Ну и что с того, что они воры, зато у них любовь! Аллах да смилуется над ними…
– Аллах-то смилуется, а вот кади не очень прислушивается к его мнению.
– Их казнят? Сейчас буду плакать.
– Ай, зачем казнят, дадут по спине тысячу ударов кизиловой палкой, и иди домой!
– Ну да, если хоть что-то от спины останется…
– Зачем мы так с ними, мусульмане, я же теперь уснуть не смогу?!
– Хорошо хоть осёл успел сбежать, не выдадим его, правоверные!
Глава вторая
Так взгляни ж на меня хоть один только раз…
Русский романс, исполняет Медуза Горгона
Пока они шли через шумный базар, под проклятия и стоны сострадания, Ходжа изо всех сил старался опускать голову пониже, пряча лицо. Бывший же россиянин, наоборот, шёл с высоко задранным подбородком, всем видом показывая независимость и свободолюбивый нрав потомка благородного русского дворянства!
Пылающее солнце замерло в вышине, сияя на синем куполе неба, как всевидящее око Господа, озаряющее последний путь двух закоренелых преступников.
Ходжа ни на миг не сомневался, что кади узнает его, и тогда самое милостивое наказание для «возмутителя спокойствия» будет посажение на кол! Лев тоже не строил насчёт себя особых иллюзий, тем более что к судье его приводили уже трижды, но бездоказательно, и в последний раз кади пообещал обезглавить его по-любому, ибо надоел, блин! Поэтому, как только они перешли в узкий лабиринт улиц, направляясь к нужному кварталу, бдительный Насреддин быстро заметил соратнику:
– Лёва-джан, о свет очей моих, суперстар Багдада, любитель гаремов и посрамитель шайтанов, ты как это, вконец офигел, да? Ты что, совсем решил меня не узнавать?!
– Да я тебя, прощелыгу узкоглазого, в первый раз в жизни вижу, – вяло огрызнулся Оболенский, – и боюсь, что уже в последний…
– Я твой друг и брат, Ходжа Насреддин!!!
– Не болтать! – припугнул ближайший стражник, и эфенди словил древком копья по тюбетейке. Это быстро настроило его на более решительный лад.
– Ах ты, паршивый сын шакала, дитя гиены, помёт ехидны и отрыжка старого верблюда! Не узнаёт он меня, вай мэ?! Да на твоих глазах, низкий изменник, я обхитрю этих стражей и уйду на свободу! А если ты не вспомнишь искусство Багдадского вора, то, клянусь Всевышним, сегодня же твоя голова упадёт на «коврик крови»…