– Все предельно ясно. По сути, в завещании прописано, что для того, чтобы унаследовать ферму, каждый из вас должен прожить на ней шесть месяцев. Как только оговоренное условие будет соблюдено, вы станете полноправными владельцами и сможете ее продать.

Шон невесело усмехается:

– Этот сраный мудак даже лежа в могиле указывает нам, что делать.

– Чушь собачья! Должна же быть какая-то лазейка, – говорит Деклан.

Я чувствую его гнев.

Юрист качает головой:

– Боюсь, что нет. Он был очень… категоричен. Если вы не согласитесь, ферма будет продана, а все вырученные деньги передадут в фонд защиты детей от жестокого обращения.

– Да вы, мать вашу, издеваетесь! – вырывается у меня. – И этого хотел мужчина, который на постоянной основе бил своих четверых детей?!

Джейкоб касается моей руки:

– Он не выйдет победителем.

– Еще как выйдет, что бы мы ни сделали! – кричу я. – Если мы останемся жить на этой богом забытой ферме, мы исполним его волю. Если откажемся, тогда все деньги, которые нам причитаются, – и не говорите мне, что нам ничего не полагается после всего того ада, через который он нас протащил, – пойдут на благотворительность.

Я не могу мыслить здраво. С каждым ударом сердца гнев и отвращение все сильнее поглощают меня. Переступая порог этого офиса, меньше всего я ожидал долбаного ультиматума. Не думал, что меня заставят полгода жить в единственном месте, куда я ни при каких условиях не хотел возвращаться.

– Он думал, мы не останемся, – подает голос один из моих братьев.

– Я не останусь. Не сейчас. Не так. Я отказываюсь. Черт, да отдайте деньги на благотворительность. Может, у детишек появится шанс, которого не было у нас.

Шон встает с кресла и начинает расхаживать по комнате.

– А что произойдет, если один из нас откажется?

Юрист прочищает горло:

– Тогда вы все потеряете ферму.

Я вскидываю руки. Очень хочется что-нибудь ударить, но я тут же мысленно проклинаю себя за это желание.

Нельзя вымещать гнев при помощи кулаков. Естественно, мне приходилось драться, но всегда либо для самообороны, либо потому, что у меня не было другого выбора. Наша клятва – все для меня, и я никогда не причиню другим людям физического вреда или боли.

– Сколько у нас времени на размышления? – спрашивает Деклан.

Он самый ответственный из нас. Не сомневаюсь, что у него уже родился план, как нам с этим разобраться.

– Трое суток на решение, затем в течение тридцати дней кто-то должен поселиться на ферме, – по-деловому говорит юрист.

Деклан встает, и мы поднимаемся следом.

– Мы вернемся с решением через три дня.

– Хочу есть, – невнятно говорит Кевин с дивана. – Приготовь что-нибудь.

Я прикрываю глаза, сдерживаясь, чтобы не огрызнуться в ответ. Этим сделаю только хуже. Мне нужно быть мудрее и стараться не выводить его из себя, чтобы осуществить задуманное.

– Конечно, может, тебе хочется чего-нибудь особенного?

Он бросает на меня испепеляющий взгляд, уже начиная злиться.

– Еду, Элли. Я хочу еду.

В горле пересыхает, но я все же натянуто улыбаюсь в надежде его успокоить.

На кухне за столом я вижу Хэдли. Она делает домашнее задание.

– Привет, милая.

– Привет, мам.

Я приседаю рядом с ней и заправляю ее каштановые, как у меня, волосы за уши.

– Я хочу, чтобы ты поиграла на улице или посидела в комнате, хорошо?

Ее зеленые глаза внимательно изучают меня, оценивая и взвешивая в уме те вещи, о которых ни одна семилетка не должна задумываться в принципе.

– Папа опять сердится?

Я киваю:

– Да, и поэтому я не хочу, чтобы ты попадалась ему на глаза, ладненько?

На лице Хэдли мелькает разочарование, и я ощущаю его всей душой.

Как ни посмотри, я подвожу ее. Будь мои родители живы, они бы плакали, глядя на меня. Совсем не такой жизни они хотели для своей девочки.