– Да. Я верю, что это так, – произнес он тоном, который показался ей жужжанием назойливой мухи.

Где же ее заметки: в сумке, карманах? Или она забыла их в метро?

Он, запрокинув голову, внимательно и свысока посмотрел на нее, выгнув бровь, и она решила, что он читает ее мысли.

– Кстати, как давно вы знаете мою мать? Похоже, вы ей нравитесь.

– Правда?

– Да. И вы не первая, кто хочет подружиться с моей невероятно доброй и щедрой матерью.

О чем он говорит? Неужели он думает, что она хочет стать подругой его матери? Он считает, она действительно хочет торчать здесь с ним?

– Я здесь не для того, чтобы заводить дружбу. Я здесь потому, что мне приказали.

Она умокла, заметив, как он мрачно оглядывает ее лицо.

– Вам приказали? – Он выгнул брови над проницательными светло-карими глазами.

– Кто-то должен был сделать это.

Он откинулся на спинку кремового кресла, положил руки на подлокотники и сцепил пальцы на груди. Кисти его рук были покрыты тонкими темными волосками, из-под заостренной манжеты его рубашки блестели роскошные часы.

Руби не сводила глаз с его сильных запястий, отказываясь смотреть ему в лицо.

– И жребий пал на вас? – Он взял бокал с водой.

Она увидела его серебряные запонки. Она не знала никого, кто носил бы запонки, а также потрудился надеть рубашку и галстук.

– Вы бы предпочли заниматься чем-нибудь другим? – тихо и насмешливо спросил он.

Он дразнит ее? Она подняла на него глаза и увидела его едва заметную улыбку. Вероятно, он думает, что она хочет поживиться за счет его матери.

Руби поерзала в кресле, стараясь не утонуть в нем. Маттео сидел напротив нее совершенно неподвижно, ей не удавалось сосредоточиться.

– Я бы предпочла танцевать, – сказала она. – Балет для меня важнее всего.

– Это я понимаю, – тихо произнес он, и его лицо на секунду вытянулось. Он сжал и разжал пальцы руки, потом развернул ее, и Руби увидела его сломанные костяшки. – Я это очень хорошо понимаю.

Она посмотрела на свои руки, лежащие на коленях, и стала ждать, когда Маттео заговорит. Он положил ногу на ногу, и Руби уставилась на упругие и мощные мускулы его бедра под темно-синим шелковым габардином брюк. Он был сложен лучше, чем танцор балета.

–Извините, я… – Она откашлялась и решила вспомнить свои записи. – Итак, сегодняшняя премьера. Вам рассказать о деталях?

– Да, пожалуйста. – Он кивнул.

Руби нахмурилась. Она могла рассказать ему о каждом движении в танце, но сейчас Маттео это не нужно. Ему надо знать детали, имена, сроки. Все это – в заметках, которые она оставила на своем кухонном столе.

– «Две любви» поставлен по мотивам поэмы.

– Поэма? А конкретнее?

Ей не удавалось вспомнить ничего.

– Поэма очень старая.

Он поднял бровь:

– Сколько ей лет: месяц, год, столетие?

– Она древняя, – сказала Руби, вспоминая портрет поэта, который показывал танцовщикам хореограф. – Ей две тысячи лет. Она написана в Персии, – радостно сообщила она. – Ее автор – персидский поэт Руми, известный стихами о любви.

– Ах да, Руми. «Возлюбленные не встречаются. Они всегда принадлежат друг другу»… И тому подобная чепуха.

– И на основе подобной «чепухи» поставлен сегодняшний спектакль, – произнесла она, радуясь тому, что вспомнила хотя бы что-нибудь, несмотря на реакцию Маттео.

– Ладно. Поскольку маловероятно, что сегодня вечером я пожму руку поэту Руми, расскажите мне о ком-нибудь живом. Наверняка на премьере будет куча людей, которых мне надо поблагодарить.

– Да, – сказала она, глядя на его равнодушное лицо. – Об этом написано в моих заметках.

– Правильно. – Он встал, глядя на часы. – Мы приземляемся через полчаса. Принесите свои записи, а я приму душ и напялю смокинг. – Он посмотрел на нее и кивнул. – Думаю, мы оба согласимся с тем, что чем раньше мы покончим с этим, тем лучше.