– И давно ты так ходишь?

– Нет. Я кинул посушиться у огня, – буркнул мальчишка и вручил мне лопату. Мы пришли.

Я не представляла, что значит копать картошку, когда хлюпающая от влаги почва едва припорошена снегом. Прощайте замшевые сапоги. Надо было померить ботинки, оставшиеся в узле. Вдруг подошли бы?

Лесек не помогал. Сидел петухом на жердочке и кутался в мою шаль. Я сама сняла ее. В работе всегда жарко. Не успокоилась, пока не накопала полное ведро. Я давно не чувствовала ног, а теперь не чувствовала от холода рук. Пришлось поковыряться в стылой земле.

Картошку мыли в поилке для скота. Там же, в соседней, помылись от грязи сами.

– Подожди, я заберу свои вещи, – оставив на тропинке ведро, но прихватив с собой лампу, я скрылась в хлеву.

Любопытство погнало меня посмотреть, что находится за второй дверью – в самом конце хлева. Там я нашла примитивную уборную. Далековато от дома, но не бегать же в кусты? Хотя я сильно подозревала, что дети именно так и делали. Вручив узел Лесеку, сама взяла ведро – оно было тяжелее. В дом кинулись бегом – оба окончательно замерзли.

Ильга уже спала. Свернулась котенком под моей шубой. Чумазая, со свалявшимися кудрями, милая и до слез жалкая. Я оглянулась на Лесека, который деловито раскладывал картошку под лестницей – чтобы обсохла и не позеленела на свету.

В который раз поразилась стойкости мальчишки. Он вырос в богатом поместье, где в доме и во дворе хлопотало множество слуг, а так много знает и умеет. Никакой работы, даже самой грязной, не боится. Оба ребенка оказались неизбалованными, стойко переносящими трудности. Эти дети невольно вызывали у меня уважение.

– Ты пока погрейся, – я подложила в камин дрова – их небольшое количество хранилось тут же, у стены, чтобы не отсырели. – А я схожу в хлев за сеном. На нем спать будет мягко и не так холодно.

Лесек кивнул. Понял, что мы втроем на одной шкуре не поместимся. Он смотрел на меня уже по-другому. Не затравленным злым волчонком, как в самом начале, но и не взглядом, преисполненным благодарности. Мальчишка познал боль предательства и не позволял себе верить, что пришедшая из ниоткуда женщина их не бросит. А раз не верил, то и старался держаться отстраненно. Не хотел привыкать.

Я несколько раз бегала в хлев, чтобы сена было достаточно.

– Не надо класть близко к огню, искра попадет, – буркнул Лесек, видя, насколько рьяно я взялась устраивать гнездо. Чтобы ничего не мешало, оттащила шкуру со спящей Ильгой в сторону и принялась сооружать ложе.

– У каминов обычно есть экран, – я обернулась, ища глазами хоть что-то, что помогло бы обезопасить нас.

– Вот этот, что ли? – спросил Лесек, вытаскивая из-под второй лестницы, также полукругом ведущей на верхние этажи, красивый металлический экран.

Тонкая работа мастера позволяла защититься от выпадающих из камина угольков, но в тоже время пропускала через ажурное плетение тепло.

– Какая красота! – восхитилась я.

Распределив сено и установив каминный щит, я распотрошила свой узел. Выложив вещи на подоконник, осмотрела освободившуюся тряпку. Та оказалась то ли занавеской, то ли скатертью, но я постелила ее на сено вместо простыни.

– Смотри, у нас получилась королевская кровать!

Я обернулась на хмурящуюся во сне Ильгу.

– Лесек, верни меня домой, – произнесла хнычущим голосом девочка.

– Тш-ш-ш, тише, родная. Ты уже дома, – я осторожно перенесла ее на сено и укрыла своей шубой.

– Она часто говорит во сне, – Лесек сел рядом с сестрой и похлопал ее, успокаивая, по спине. – Иногда плачет.

– Все как-нибудь устроится. Надо верить. На, сходи, вытряси за дверью, – я перетащила свалявшийся, местами плешивый мех подстилки к Лесеку. – Будем этим укрываться, раз ничего другого нет.