– Айарту доделает, я скажу ей. Иди, тебя просят явиться во дворец.

Шемхет подобралась, ощутила, как кровь отливает от лица и пальцев, как они делаются совсем непослушными, но Убартум, увидев побелевшее лицо Шемхет, сухо дополнила:

– Из покоев царицы пришел гонец.

Шемхет замерла было, а потом поняла: Неруд, это Неруд зовет свою сестру. Смесь радости и стыда омыла ее сердце.

Шемхет старалась не бывать во дворце, ругала себя за это, но заставить себя было сущей мукой. Она не хотела приходить – а Неруд не могла приходить к ней. Три месяца минуло с их последней встречи.

Шемхет омыла руки, вытерла их полотенцем, поправила покрывало на голове. Подумала и набросила его на лицо: она идет во дворец, а во дворце ей часто хочется кривиться от боли и ярости. Шемхет знала, что когда-нибудь справится с этим, вновь сможет владеть своим лицом, но пока получалось плохо, совсем плохо, как никогда не бывало раньше.

Гонец привел ее к воротам гарема, раскланялся, проворно растворился в сухой коричневой глине дворца. Прежде Шемхет встречалась с сестрой и в других местах, но теперь она – жена царя, а жена царя должна жить в гареме.

Ничто не напоминало о повешенных наложницах. Вместо старых Нериглисар привел своих, и они были такие же, как прежние: так же нежно и лукаво смотрели черными глазами. Их бедра были такими же крутыми, и так же шли им золотые царские подарки.

Шемхет не запоминала их имен.

Она прошлась по гарему – он остался прежним. Шемхет было бы легче, если бы все переделали, но, видимо, Нериглисару было все равно. Он не был особенно страстен. Он был расчетлив, жесток, но умерен. Он был умен. И был хорошим воином. Хорошим правителем. Он понимал людей, он мог бы, пожалуй, сделать Вавилон лучшим местом.