На втором году замужества Вера с нетерпением стала ожидать беременности, но она не наступала, как это было положено в счастливых семьях. Из месяца в месяц её надежды зачать ребёнка терпели крах, а её мужа больше печалило не то, что в семье не было детей, а то, что Вера все ночи и дни пропадала на работе и находила это вполне нормальным.

– Вера, – возмутился он как-то раз, когда она явилась домой с рассветом, – сегодня ты опять пришла под утро, как куртизанка из Парижа. Иногда мне кажется, что наш дом – это твоя перевалочная база, а я в ней сторонний наблюдатель. Ты сегодня ела?.. Я вот хлеб купил, а молоко в бидоне сестра передала. Так и получается, я ложусь в кровать голодный и злой, а ты, ни живая, ни мёртвая, приходишь под утро, и какие тут могут быть дети?! А ребёночка мне так хочется …и молока с хлебом.

Вера поцеловала мужа в усы пшеничного цвета и повела его на кухню, чтобы не драматизировать обстановку, а поскорее утолить голод и жажду, а потом – спать.

Когда они легли в кровать, то её нежно обнял Женя и вздохнул понимающе:

– Эх, Верочка-пеночка, ты опять думаешь о больнице! Я это нутром чувствую. А знаешь, я не виноват, что дети в Зеренде болеют, что у нас детей нет! Я вот что думаю: а не настала ли моя пора пуститься в бега? Ты на себя посмотри. Другие доктора приходят домой вовремя, тоже усталые, но довольные жизнью, а от твоей неудовлетворённости даже мухи в нашем доме сдохли. Это так, к разговору. Давай спать, хотя время уже вставать.

Женя отвернулся к стенке и тут же заснул, а Вера словно проснулась.

Конечно, в том, что мухи подохли, Вериной вины не было, они подохли от зимних холодов, но в словах мужа прозвучал печальный прогноз её семейного благополучия, который должен был её насторожить.

Сколько раз приходила Вера домой с сердцем, онемевшим от врачебного бессилия перед болезнью, уносящей жизнь ребёнка. Тогда ей больше всего на свете хотелось дежурить у постели обречённого малыша днём и ночью, словно её присутствие могло его спасти. В такие вечера Вера и говорила с Женей, и готовила ему ужин, но любить мужа ей казалось кощунством, поэтому пусть муж в одиночестве почитает книги Петрова и Ильфа, приводившие Веру в уныние, и не мешает ей штудировать свои конспекты по педиатрии.

Кормила Вера мужа тем, что было пределом её кулинарных возможностей: жареной картошкой, жареными яйцами и лапшой с маслом, правда, иногда случались исключения. Надо сказать, что домашними яйцами и молоком снабжали молодую семью родители Жени, которые один раз в месяц приезжали в Зеренду из деревни навестить своего старшего сына.

Однажды мама Люба зашла к Вере на кухню.

– Вера, что это у тебя там, в тазике на столе замешано?

А в тазике Вера с утра месила тесто для вареников с картошкой, которое никак не собиралось вместе, а рассыпалось на мелкие сухие комочки. Мама Люба, поохав, быстро превратила Верино тесто на вареники в прекрасное тесто для блинов и напекла вкуснейшие блины с хрустящими узорчатыми краешками. Блины макались в растопленное сливочное домашнее масло, были очень сытными.

Как только Женина мама уехала домой, то настроение молодой супружеской пары было как у новобрачных, и они любили друг друга долго и страстно, словно блинчики обладали силой эликсира любви. Всё лишнее забылось: и Верина занятость на работе, и тяга Евгения себя взбодрить стаканчиком бормотухи.

Жаль, что мама Люба приезжала редко, а Женя выпивал часто, а Вера по-прежнему день через день коротала ночи в больнице.

Вера была убеждена, что жизнь идёт своим чередом. Они оба с мужем работали, имели квартиру, а если муж смог стать мастером спорта по тяжёлой атлетике, то ему ничего не стоило стать самым трезвым из трезвенников, а с получением диплома работать в школе историком. Примером такой занятой жизни были для неё родители, которые трудились от зари до зари, дома практически не бывали, но семью-то сохранили.