«Pardon» [9], – произносит мужской голос с сильным французским акцентом.

За окном я вижу белые стволы деревьев, их подножья скрыты папоротниками, а ветви образуют арку над автобусом.

Тот же голос. «Ты паломник?»

Этот вопрос привлекает мое внимание. Человек сидит на длинном заднем сиденье. Лет пятидесяти, худощавый и красивый, с седеющими волосами, темными густыми бровями и белой щетиной на загорелом лице. Он засовывает руки в карманы выцветших шорт и улыбается.

«Где ты выходишь?»

«На последней остановке, – говорю я. – У монастыря Ронсесвальес».

Он наклоняется вперед и пожимает мне руку. У него сильная, спокойная хватка.

«Мы оба паломники. Я Лоик».

«Амит, – говорю я. – Хотя я не думаю, что подхожу под категорию паломника».

Мои слова заставляют его рассмеяться. «Это не так уж и важно. Если ты идешь по Камино, ты паломник».

Автобус замедляет ход, затем останавливается возле какого-то дома. Его стены увиты виноградными лозами, а в сад ведут красные ворота. Один человек выходит, и мы остаемся единственными пассажирами. Автобус снова трогается в путь.

«Как у тебя дела с испанским?» – спрашивает Лоик.

«Pobre [10], – говорю я. – Один год в колледже целую вечность назад».

«Еще одна не очень серьезная проблема, – отвечает он. – А что насчет французского?»

«Отсутствует».

Озорная ухмылка. «А вот это, пожалуй, действительно серьезная проблема».

Помимо моей воли у меня вырывается смешок. Он лезет в белую хозяйственную сумку и достает чоризо, jamón serrano [11], сыр и хлеб, раскладывая их на сиденье. У меня урчит в животе. Он наполняет едой две бумажные тарелки и протягивает одну мне.

«Ешь, – говорит он. – Если только ты не предпочитаешь быть аскетом».

Я благодарю его, а затем спокойно ем. Деревень больше не встречается: на дороге видны только тени деревьев, слегка качаемых ветром. Иногда сквозь деревья я замечаю пастбища с пасущимся скотом, а один раз – поле, усеянное рядами подсолнухов.

Моя мать любит подсолнухи. Я позвонил ей с автовокзала в Барселоне и изложил подкорректированную версию своих планов.

«Я приобрету групповой тур», – сказал я. Так гораздо проще, чем объяснять ей про затею с паломничеством, которую я сам едва понимал.

«Амит, ты ненавидишь групповые туры».

«Всего лишь одна неделя, мам».

Она вздохнула. «Все равно ты сделаешь по-своему. Ты такой же, как я».

Я думаю, что она начинает привыкать к моим выходкам. У нее было достаточно поводов. Показательный пример – в середине первого курса колледжа я позвонил ей:

«Мам, я подумываю о том, чтобы пойти в армию».

Длинная пауза. «Хорошенько подумай прежде».

Два дня спустя еще звонок.

«Мама. Знаешь что? Я записался в армию».

В тех случаях, когда она все-таки жалуется, я напоминаю ей о своей истории необдуманных выходок.

«Я твоя мать, – напоминает она мне в свою очередь. – Беспокоиться – это моя работа».

По словам моей тети, я заставлял свою бедную мать работать сверхурочно.

«Будь осторожен, ладно? – сказала она, когда пришло время вешать трубку. – Обещай мне. И поскорее возвращайся домой».

Я обещал ей первое. Насчет второго я решил помалкивать.

Тень автобуса изгибается дугой над полем, поднимается и опускается на стебли пшеницы, затем деревья снова смыкаются. На мгновение меня охватывает сильное желание сойти на следующей остановке, добежать до ближайшей телефонной будки и позвонить своей девушке. «Это прекрасно, Сью, – хочется сказать ей. – Тебе бы здесь понравилось». Я хочу поделиться тем, что я вижу. Но перспективы того, что разговор пойдет по тому же руслу, что и в прошлый раз, достаточно, чтобы подавить это желание.