– Будь к нему снисходительна, Джанетт, – говорит Херб. – У него простатит.

– И он – в полной прострации? Сам признался?

– Нет, я узнал случайно. А еще у него геморрой.

Джанетт издает смешок.

– Теперь Тилли у меня поерзает, – произносит она.

– Ты – самая мстительная девица из всех, кого я знаю, – говорит Херб.

– Они нагнули моего милого бэбика, а я должна быть паинькой?

– Тилли подумает, что это я тебе сказал.

– Не догадается. Мало ли как я узнала. Я все беру на себя, мой крошка. Мы же одна команда, не так ли?

Херб покрутил стакан в руке, глядя, как на поверхности виски формируется небольшой водоворот.

– Смитти об этом кое-что говорил, – произносит он и рассказывает жене о дезертах, которые купила себе Тилли, а также о том, что очень скоро дети перестанут различать, кто из родителей отец, а кто – мать.

– И тебя это волнует? – спрашивает Джанетт.

– Немного.

– Перестань, – говорит Джанетт. – Забудь про этот старый труп в шкафу. Мы же люди нового времени. Ну и что страшного произойдет, если Карен и Дейви вырастут без этих допотопных образов Отца и Матери в голове?

Херб задумчиво потягивает виски и произносит:

– Так и случится: Карен напишет книжку «История моей жизни», и – цитата: «Не было у меня ни папочки, ни мамочки, как у всех прочих деток, а воспитывал меня государственный Комитет по делам сирот».

– Комитет или не комитет, ты, мрачный провидец, но, если у деток будет еда, одежда и любовь – что им еще нужно?

– Но должно же быть у них какое-то представление о том, что отец – это тот, кто всегда сверху.

Джанетт похлопывает мужа по щеке.

– Только в том случае, если у того, кто сверху, все большое. А у тебя все настолько большое, что ты вполне заменишь любой комитет.

– Что ты имеешь в виду?

– Сейчас объясню. Идем-ка в кроватку!

Филос ждал Чарли возле дверей.

– Ну и как? – спросил он.

– Мощно, – отозвался Чарли. – Впечатляюще.

Он внимательно посмотрел на Филоса.

– Тебе вся эта история, конечно, уже до лампочки, не так ли? – произнес он.

– Хочешь узнать что-нибудь еще? – спросил Филос. – Или пока хватит? Будешь спать?

– Не сейчас. Ночью.

Он сказал это по-ледомски, но это понятие, «ночь», в местном языке почему-то не могло найти для себя воплощения в слове – так же, как и понятия «мужской» и «женский».

Поэтому Чарли произнес:

– Когда станет темно.

– Что станет темно? – переспросил Филос.

– Разве ты не знаешь? Солнце сядет, звезды появятся, луна, все дела.

– У нас не становится темно.

– Как это? – в недоумении посмотрел на Филоса Чарли. – А что, Земля уже не вращается?

– О, я тебя понимаю, – улыбнулся Филос. – Там, снаружи, действительно темнеет, но только не в Ледоме.

– А вы что, живете под землей?

Филос склонил голову и, улыбаясь одними губами, посмотрел на Чарли.

– На этот вопрос нельзя ответить односложно, – сказал он.

Чарли посмотрел через широкую панель окна на затянутую дымкой серебристого цвета небо.

– И почему?

– Тебе лучше спросить об этом Сиеса. Он хорошо объяснит.

Неожиданно для самого себя Чарли рассмеялся и, увидев недоуменный взгляд Филоса, пояснил:

– Когда я о чем-то спрашивал тебя в прошлый раз, ты сказал, что на все мои вопросы ответит Миелвис. Когда я начал задавать вопросы Миелвису, он сказал, что лучше тебя на них никто не ответит. Теперь ты отправляешь меня к Сиесу.

– О чем ты спрашивал Миелвиса?

– Про историю Ледома. И он сказал, что ты – лучший специалист. А еще ты знаешь, когда следует остановиться. Да, точно: ты знаешь, когда следует придержать информацию, потому что это – не в его правилах.

И вновь словно бы тень пробежала по смуглому лицу Филоса.

– Так уж я устроен, – сказал он мрачно.