Ростислав неуверенно кивнул. Понимать-то он понимал, но ко всему этому еще следовало привыкнуть.

– Поэтому и хочу, чтобы с войском ты шел, а не Владимирко и Ярослав, – добавил отец. – Пусть Вячеслав тебе будет обязан, а не им.

Они помолчали, потом князь вздохнул:

– Хочешь не хочешь, а Мономашичи сейчас в большой силе. Никуда без них. Хотим не под Владимиром ходить – с Киевом дружить надо. Потому и Оленку нашу отдали за Романа. Помнишь Оленку?

Ростислав опять кивнул. Ему исполнилось всего десять лет, когда его родную сестру Олену отдали замуж за тогдашнего владимирского князя Романа Владимировича, тоже из числа Мономаховых сыновей. Олена была всего на год старше Ростислава. Не надо думать, что отец не любил дочь, – просто его вынуждали обязанности, забыв о себе и близких, заботиться о благе признавшего их города. А город не мог ждать, пока княжна подрастет. Ростислав смутно помнил сестру, в его памяти остался размытый образ маленькой девочки, с которой они, будучи почти ровесниками, часто играли вместе. Оленка тоже хотела быть «воеводой в войске хана Боняка», и нарочно для нее он придумал, что она будет амазонкой, женщиной-воином из тех, про которых им рассказывал ученый отец Патрикей из Николиной церкви. Когда ее увезли, Ростислав далеко не сразу уразумел, куда и зачем. А три года назад князь Роман умер, и его юная вдова ушла в монастырь там же, во Владимире. Княжеские вдовы не выходят замуж второй раз, чтобы не запутывать и без того непростой узор прав и притязаний.

– Если будет у нас союз с Туровом, то Владимир нас не возьмет. Ведь не пойдет же младший брат против старшего! – закончил Володарь, отгоняя грустные воспоминания.

На глазах у него снова блестели слезы – ему тоже пришел на память образ веселой маленькой девочки, вызывавший в сердце стареющего отца щемящую тоску и нежность, более яркую, чем он чувствовал тогда, когда сама Олена еще жила дома.

– Вот жаль, что у Вячеслава дочерей незамужних больше нет, а то бы тебе теперь самое время… Может, и подросла какая покамест, ты там разузнай! И Турову поможешь, и самому себе заодно. Я так умру спокойнее.

– Да ну тебя, батя, какие твои годы! – с досадой отозвался Ростислав, но его недовольство не имело ничего общего с чувствами наследника, который боится, что ему придется ждать слишком долго. Ростислава смутили все эти мысли, новые и непривычные; в голове царил сумбур, и он уже забыл о своем славном походе за Вислоку. – Ты еще двадцать лет проживешь и моих детей женишь!

– Это уж как Бог рассудит. А думать загодя все равно надо, чтобы жизнь свою, как срок придет, прибранной оставить.

После отъезда князя Юрия из Берестья прошло три недели, а новости все не приходили. Но вот однажды перед полуднем, когда в трапезной уже собирали на стол, в отволоченное оконце послышался топот копыт. Из кельи улицу увидеть было нельзя, но Прямислава метнулась к узкому окошку, прорезанному в толстой бревенчатой стене, чтобы услышать хоть что-нибудь. Ежеминутно ожидая новостей, она не пропускала мимо ушей даже скрипа мужицкой телеги, а тут по деревянным плахам Апраксиной улицы топотал, казалось, целый полк!

– Поди узнай! – велела она, обернувшись к няньке. – Кто там едет, откуда?

Зорчиха поднялась, оставила чулок, один из тех, что вечно вязала костяной иглой, и хотела уже идти: конечно, за верховым отрядом не угонишься, но Апраксина улица выходит прямо на торг, а уж там-то все узнают еще раньше, чем полк доскачет до детинца.

Но бежать никуда не пришлось: топот смолк возле ворот, и тут же раздался громкий стук. От неожиданности и испуга Прямислава так и села. Это за ней! Зачем еще целая дружина будет стучаться в женский монастырь! Муж прислал за ней! Сообразил, что ему гораздо легче будет отбиваться от разгневанного Вячеслава туровского, имея в руках его дочь! Эта мысль давно уже пришла в голову Прямиславе – отчасти поэтому она отказалась сопровождать мужа, – но вот и Юрий додумался до того же самого! А очутившись в Турове, она свяжет руки родному отцу! Так почему же она, дура набитая, осталась здесь, в Апраксином? Прямислава даже стукнула себя кулаком по лбу от досады. Отчего не сбежала раньше, ведь знала, что это может случиться? Игуменья укрыла бы ее в каком-нибудь другом монастыре. Теперь уж поздно!