Но это не очень-то помогало. Узнав о смерти Айи, мать сначала впала в странное оцепенение, не могла ни есть, ни говорить, ни даже плакать – просто сидела, уронив руки вдоль тела и глядя куда-то в пустоту.

Когда Айю привезли домой, она всплеснула руками и зарыдала. Старухи шептались, что это хороший знак – мол, поплачет и успокоится, ведь всем известно, что слезы смывают печаль! Но женщина вся ушла в свое горе, будто утонула в нем. Слезы струились у нее по лицу, что бы она ни делала – прибирала дом к похоронам, готовила угощение для поминок, спешно заканчивала вышивку на подвенечном платье для дочери… Даже во сне она продолжала плакать, так что подушка была мокрой наутро.

По старинному обычаю Айю похоронили в свадебном платье. Мать как раз успела его дошить… Рану на виске заботливо прикрыли широкой алой лентой, и в гробу девушка лежала как живая. Казалось, что она просто прилегла отдохнуть и заснула. Ее белое, словно из мрамора изваянное, лицо было холодным и отстраненно-прекрасным, как никогда в жизни.

Стоя у свежевыкопанной могилы, Гвендилена вспомнила последние слова сестры. «Буду самой красивой невестой…» Что ж, в каком-то смысле ее желание сбылось! Смерть выявила ее особую, скрытую красоту, и в памяти людей, что пришли проститься с ней, она останется такой навсегда.

Провожать Айю в последний путь пришла вся деревня. Плакали навзрыд ее многочисленные подружки, мать голосила, напрасно зовя дочку, и даже отчим уронил скупую мужскую слезу. Неизвестно, правда, что было тому причиной – то ли жалость к падчерице, то ли досада на то, что зря кормил девчонку целых пять лет.

Зато конюх Вилерд, жених, так и не ставший мужем, так убивался по юной невесте, что, казалось, его сердце вот-вот разорвется. «Видно, он все-таки любил ее по-настоящему! – запоздало думала Гвендилена, глядя на его покрасневшие глаза, трясущиеся рыхлые щеки и обвисшие, мокрые от слез усы. – И все-таки какой он старый и некрасивый…»

Когда гроб опустили в могилу и комья земли застучали по крышке, Гвендилене вдруг показалось, будто на самом деле хоронят ее, а не сестру. Перед глазами потемнело, зашумело в ушах, и ноги почему-то перестали держать… Обессиленная, она опустилась на землю и заплакала отчаянно и безутешно. В этот миг ей больше всего хотелось признаться во всем, чтобы только сбросить с души эту тяжесть, а там – будь что будет, пусть хоть убивают… Но из горла вырывались только судорожные рыдания.

К счастью, все вокруг увидели не раскаяние убийцы, а просто горе девушки, потерявшей сестру. Соседки заботливо помогли ей подняться, обнимали за плечи, приговаривая какие-то слова, приличествующие случаю, даже воды принесли… Уже в следующий миг Гвендилена сумела взять себя в руки. Она благодарила за помощь и сочувствие, сокрушалась о сестре, но душа трепетала от радости из-за того, что, будучи на волосок от гибели, она все же сумела удержаться на самом краю и не выдать свою тайну.

Вскоре Гвендилена почувствовала себя значительно лучше. «К счастью, людей не так уж трудно обмануть… – думала она, шагая домой во главе похоронной процессии, – главное, говорить то, что они хотят услышать!»

Старухи заметали следы вениками из свежесрезанных веток, чтобы умершая не смогла больше вернуться и тревожить живых, а маленькая девочка с белокурыми кудряшками разбрасывала хлебные крошки для птиц. Было жарко, небо сияло чистой и яркой синевой, но в воздухе уже висело предчувствие близкой осени.

И на миг у многих появилось странное ощущение, что совсем скоро что-то должно измениться и маленький, тесный мирок сельской общины, в который так неожиданно и грубо вторглась смерть, уже никогда не будет прежним.