какой-то островок, деревце, или холм – но эта их прихоть оставалась

неисполненной.

Когда близился вечер, путники треножили животных и раскидывали ночлег.

Марх доставал из узелка лепешки с сыром и лук, Авенир же раскидывал спальники

и вытаскивал мехи с водой и чаем. Вина странники не взяли – монахи Бадучены

воздерживались от хмельного, а исполнять торбские каноны новоявленные

соглядатаи начали уже в Глинтлее – тамильцы могли следить за ними от самих

имперских ворот.

Сабельщику не нравилось, что рекрут (хотя рекрутом он был раньше, теперь –

брат и напарник) собирает травы, читает какую-то книжонку и проводит время в

размышлениях, покручивая в руках бирюльку с лазуритом. Но здесь, в степи, он

ему не хозяин. Юноша рассказал, что сиротой попал в услужение к старой ведунье

– там и научился травам да простым заклинаниям, но потом сбежал и прибился к

амишам. Сам воин не доверял магии – считал ее, в лучшем случае, хитрыми

фокусами. А, хотя пусть ворожит, зла от этого никому пока не было, да может

Чыдаху чего покажет – не только же речами его умащать. Настоящих магов Марх

видел лишь два раза – и одного из них убил своими руками. Злобный Тандкрит

думал, что оскорбление сойдет ему с языка. Хм, тарсянина, конечно, сожгла бы та

огненная стена, да вот только не подрасчитал чародей, что метательный топорик

достанет его быстрее. А второй… Марх содрогнулся. Ледяной голем – не то

человек, не то асванг, обладающий огромной мощью. Лишь однажды ему

приходилось пройти путем Ен-Гарди – дорогой, лишь касавшейся заснеженных

обителей Фаэлсиргра, но никогда не забыть того леденящего душу ужаса – страха, который сковывает тело, парализует отвагу и ведет в погибель, словно

гипнотический взгляд василиска. А что же происходит там, в глубинах его земель?

Охота дрыхнуть пропала. Сабельщик выбрался из мешка и пошел в отхожее.

Окинул взглядом стоянку – мулы спали, Авенир уже закончил свои чтения с

молитвами и кутался в шерстяной плащ. Костер не разводили – в сухостое степь

вспыхнет, как промасленный пергамент, да привлекать внимание зверей и людей

лишний раз не стоит. Надо зайти подале, а то молодой еще проснется, испугается с

непривычки. Да, степь – такое место, слышно на расстоянии полета стрелы. Не то, что город – гвалт, ор, повозки скрипят – не угадаешь, что за углом творится.

В темноте ночи разливалась тихая мелодия. Она проявилась из ниоткуда, мягко обволакивая своим покоем и добром. Лидийские напевы говорили о

вечности, любви, радости и надежде. Текучие, медовые звуки проникали внутрь

чрева, обволакивали душу и растворялись сладкой истомой. Тарсянин медленно

спускался в низину, из которой доносилась чарующая музыка. Вокруг сабельщика

вырастали обшитые шелком стены, ноги утопали в мягчайших персидских коврах

и тигриных шкурах. Тихо журчала, переливаясь всеми цветами радуги, вода, струящаяся из стройных фонтанов. На палатях возлежали счастливые люди, которым девушки в полупрозрачных сари приносили еду и напитки. По дворцу

разносился аромат жареного мяса и благовоний…

Вдруг все вокруг стало дрожать, палати расплывались и таяли в воздухе.

– Марх, очнись!

Авенир тряс тарсянина, как если бы тот задолжал ему двадцать золотых:

– Давай, приходи в себя! Умрешь если, тащить обратно не буду.

Сабельщик в недоумении оглянулся. Дворец с фонтанами исчез, в глазах стоял

белесый туман, но уже понял, что произошло:

– Да все уже, я здесь. Сколько длилось наваждение?

– Около часа.

– Ну и сходил по нужде. Чуть душу не оставил.

– Так у тебя и душа есть? А я думал, ты ее на клинок променял.

– Завидуешь. Небось молишь своих богов, чтобы и тебя также одарили? Ладно, пора языки прикусить – кто больше молчит, тому жить дольше.