33 Миссионер – посланец церкви для религиозной пропаганды среди иноверцев (особенно отсталых стран и регионов) и обращения их в истинную веру. Играли также значительную культурно-просветительскую роль.

Отъезд нашего географического трио, исполнителям которого никак не удавалось настроить свои инструменты, был намечен на двенадцатое августа, в самый разгар сезона дождей.

Накануне отъезда около восьми часов вечера двое путешественников беседовали, сидя в номере гостиницы «Сьюдад-Боливар». Сквозь открытое окно, выходящее на бульвар Аламеда, в комнату проникал легкий, освежающий ветерок. Младший из путешественников встал и сказал своему спутнику по-французски:

– Послушай меня, мой дорогой Марсьяль, прежде чем лечь спать, я тебе напомню, о чем мы договорились перед отъездом.

– Как вам будет угодно, Жан…

– Ну вот, ты уже забыл свою роль!

– Мою роль?

– Да… ты должен говорить мне «ты»…

– Верно! Черт меня побери! Но что вы хотите… Нет! Что ты хочешь? Я еще не привык…

– Не привык, мой бедный сержант!.. Только подумай, что ты говоришь! Вот уже месяц, как мы покинули Францию, и ты все время говорил мне «ты», пока мы плыли от Сен-Назера до Каракаса.

– Это верно! – вздохнул сержант Марсьяль.

– А теперь, когда мы прибыли в Боливар, откуда должно начаться наше путешествие, которое сулит нам столько радости… А может быть, столько разочарований и горя…

Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Голос у него прервался, в глазах блеснули слезы. Но, увидев тревогу на суровом лице сержанта Марсьяля, он овладел собой и, ласково улыбнувшись, сказал:

– А теперь, когда мы добрались до Боливара, ты забываешь, что ты мой дядя, а я – твой племянник.

– Надо же быть таким тупицей! – воскликнул сержант, крепко стукнув себя по лбу.

– Ладно, не огорчайся! Выходит, что не ты будешь приглядывать за мной, а я… Послушай, Марсьяль, ведь это же нормально, что дядя говорит «ты» своему племяннику?

– Нормально.

– И разве я не подавал тебе пример с самого начала плавания, обращаясь к тебе на «ты»?

– Да. Значит, я должен звать тебя…

– Малыш! – воскликнул Жан со всей энергией.

– Да… малыш… малыш! – повторил сержант, и в его устремленном на племянника взоре светилась нежность.

– И не забудь, – добавил Жан, – что малыш по-испански «pequeno» – ударение на последнем слоге.

– Pequeno, – повторил сержант Марсьяль. – Да, это слово я выучил. И еще штук пятьдесят других. А больше, как ни старался, не получается.

– Ну разве можно быть таким бестолковым! – воскликнул Жан. – Разве я не занимался с тобой каждый день во время нашего плавания на «Перейре»?

– Что ты хочешь, Жан? Каково мне, старому солдату, который всю жизнь говорил по-французски, учить на старости лет эту андалузскую[34] тарабарщину! Право же, мне не под силу разыгрывать из себя странствующего идальго.

– Ничего, выучишь, мой милый Марсьяль.

– Ну пятьдесят-то слов я уже выучил. Я могу попросить есть: Deme listed algo de comer; пить: Deme usted de beber; спать: Deme usted una cama; спросить, куда идти: Enseneme usted el camino; сколько это стоит: Cuanto vale esto? Я еще могу сказать спасибо: Gracias! – и здравствуйте: Buenas dias; и добрый вечер: Buenas noches; и как вы себя чувствуете: Como esta usted? – и еще я могу ругаться, как арагонец[35] или кастилец[36]: Carambi de carambo de caramba.

– Хватит… хватит! – воскликнул Жан, краснея. – Я тебя этим ругательствам не учил, и, пожалуйста, не употребляй их на каждом шагу.

– Ничего не поделаешь, Жан, давняя солдатская привычка. Мне кажется, что без всех этих «Черт побери!», «Разрази меня гром!» разговор становится скучным и пресным. А потому мне нравится в этом испанском жаргоне, на котором ты говоришь как сеньора…