Он соблазнял и манил, и не в слабых человеческих силах было противиться искушению. Предложенный дар сломал мою жизнь – и твою тоже.

…Стена, отграничивающая прошлое от настоящего, треснула. Ветер, распахнувший окна гостиной одиннадцатого сентября тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, соединил наше «сейчас» с невообразимым, немыслимым. Открылся проход.

– Коснитесь пальцами табурета, – велела Дельфина.

Шарль повиновался.

– Что бы ни случилось, не отпускайте руки, – продолжила она инструкции. – Франсуа-Виктор, как только ножки табурета сдвинутся, начинайте записывать. Один удар – «да», два удара – «нет». Помните, о чем я говорила: число ударов соответствует порядку букв в алфавите. Тщательно ведите записи; позднее мы все расшифруем.

Мы расселись, развлекающиеся игрой взрослые. Все испытывали любопытство, и только один из них ощущал желание настолько исступленное и яростное, что оно через эфир воздействовало на духов.

Как я надеялся, что это не обман и не ловкий трюк!.. Я отчаянно желал поговорить с той, что умерла. В последний день мемориальной недели, в годовщину смерти Леопольдины я страстно желал поговорить с дочерью.

– Откройте свой разум, – напутствовала нас Дельфина. – Впустите духов. Приветствуйте их, позвольте им говорить.

Миновала почти целая минута, покуда маленький табурет не зашевелился. Одна из ножек стукнула. Снова. И снова.

– Кто здесь? – спросила Дельфина, и возбуждение поднималось в ее голосе подобно пузырькам в бокале шампанского. – Ты здесь?

Тук, тук.

Мне никогда не забыть звук, с которым ножки постукивали по столу. Так стучат в окно ветви дерева. Хлопает дверь. Падает крышка шкатулки. Невинный звук, так мне тогда казалось. Как же я ошибался: ведь с каждым ударом в плодородной почве моего неспокойного рассудка прорастало семя безумия… Каждый удар нес злобу и вырождение; он развращал.

– Кто там? – вскрикнула, нервничая, моя жена.

Постукивания медленно следовали одно за другим. Франсуа-Виктор прилежно делал записи, но во мне крепла уверенность, что они хаотичны и лишены какого бы то ни было смысла. Выражение лица Дельфины говорило о том же.

Очередная попытка. Очередная неудача. Вот что я тогда подумал.

И вдруг ритм изменился, стал более выраженным.

Франсуа-Виктор старательно записывал количество ударов. Но непостижимым образом я заранее предчувствовал, какое слово названо; я как будто бы обрел способность понимать шепот пространства. Ах, это трудно объяснить, еще труднее убедить кого-то. Но поверьте, во время этого и последующих сеансов со мной действительно говорили духи! Не настолько громко, чтобы это услышали другие, – но разговор этот не был плодом моего воображения.

Я здесь. Я с вами.

Затем стук прекратился. Табурет перестал покачиваться. На этот раз он оставался недвижим почти полных две минуты. Я уже был готов отодвинуть стул и встать, когда все началось снова. Табурет пришел в движение. Затрясся. Слегка сдвинулся, а потом снова занял прежнее место. Было ли это всего лишь неосознанным желанием Шарля?

– Кто говорит с нами? Дух, что был прежде? – вопросила Дельфина.

Два удара.

Нет.

– Кто ты?

Пять ударов. Остановка.

Д

Шестнадцать.

О

Долгая последовательность ударов. Шарль насчитал двадцать пять. Остановка.

Ч

Затем тридцать.

Ь

Мне потребовалась лишь секунда, чтобы услышать слово, которое ножки табурета выстукивали так долго. Одно слово. «Дочь».

Затем пауза и новая серия ударов. Новое слово.

М

Семь.

Ё

Затем восемнадцать.

Р

Я знал и это слово. Знал задолго до того, как раздался последний удар.

Дочь. Мертвая.

– Кто ты? – снова спросила Дельфина.

И дух назвал имя. Удар за ударом. Буква за буквой.