Я отклонился чуть вбок, пытаясь поймать взгляд Цапли, но у меня ничего не получилось. Она и здесь предпочитала смотреть не на меня. Фотография лежала под стеклом. Двадцать один на пятнадцать, цветная – самая удачная из всех, что удалось снять с расстояния и втихушку. Я тогда специально у Димона зеркалку цейсовскую выпросил – в аренду на одну переменку. Расплатился парочкой сигарет и новенькой гелевой авторучкой. Конечно, «Canon» у Макса был куда круче, но, фиг бы, он дал им попользоваться! Он к нашей Цапле тоже неровно дышал. Но хватило и Димкиного агрегата – зеркалка сработала на славу. За перемену я успел отщелкать снимков сорок, а после скоренько перебросил себе на флешку и уже дома из всей этой кучи-малы выбрал один-единственный кадр. Зато и фотошопить ничего не пришлось, всего-то обрезал по краям лишнее и отнес в печать. Экран – экраном, а на бумаге оно куда надежнее. Уже через день, получив глянцевое сокровище в руки, я с предосторожностями переправил его под настольное стекло – чтобы, значит, Катенька моя Цаплина, в простонародье Цапля, всегда находилась рядом и перед глазами. Надо ведь чем-то радовать взор, а, кроме того, я не терял надежды установить с ней однажды связь. Все равно как по телефону или по рации. Умеют же определять всякие там экстрасенсы по фотоснимкам местоположение человека, его физическое состояние и прочие дела. Вот и я в этот фотоэфир верил точно дундук средневековый. Или хотел верить, не знаю. Короче, тупо налаживал связь – космическую, телепатическую или еще там какую. Смотрел Цапле в глаза и что-то такое про себя бормотал. Доброе и бестолковое. Волны-то – акустические и мысленные – не просто так расходятся, должен быть какой-то отклик. И мечталось, что в один прекрасный вечер Цапля тоже ощутит мое присутствие, встрепенется и сообразит, что есть на Земле такой неплохой парень по имени Петька Полетаев, что учится этот скромняга в ее родном классе, и было бы здорово обратить на него самое пристальное внимание.

Конечно, она и раньше обо мне знала, но как бы это выразиться помягче… Знать-то знала, но абсолютно не замечала. Что называется – в упор не видела. Как я, скажем, не замечаю, какие цветы растут у нас в палисаднике или что там валяется на дне мусорных баков. По барабану мне это. Вот и Цапле было по барабану мое существование. А ведь именно из-за нее мне следовало ползти с Вано в городские катакомбы, из-за нее скручивать в тугой узел нервы и гасить дрожь в коленках. Только ведь не скажешь о таком, не признаешься! А даже если скажешь, толку будет ноль-нолевич, король-упыревич – еще и плечиком передернет, фыркнет пренебрежительно. Что ей – какие-то там подземелья! Сама бы она с Вано (если позвал бы, конечно!), легко метнулась куда угодно. Глазом бы не моргнула. А мне вот не то, что в подземелье – просто на улицу выходить было жутко. Так и получалось, что сам я отлично знал, из-за кого рискую жизнью, она же об этом не имела ни малейшего понятия.

Я взял карандаш и вывел на листочке ненавистное словечко.

Фо-би-и…

Пририсовал к слову длинный хвостище и неприятную морду.

– Все ради тебя, милая! – шепнул я фотографии Цапли. – Жди, я скоро вернусь.

«Может быть», – добавилось у меня мысленно, но ответа, ясное дело, не услышал. Катенька моя Цаплина продолжала мягко и загадочно улыбаться. При этом глядела по-прежнему не на меня, а чуть в сторону. Увы, куда именно она глядела, я помнил прекрасно. Ведь я же и снимал ее в ту минуту. И знал, что глядела она на своего обожаемого Вано…

Понятно, вечерняя прогулка – не самое большое геройство, но вот – подвалы – это бр-р-р! При одной мысли о подземном холоде у меня коченели ноги, руки, и начинало мелко трепетать под ребрами. Если б не Цапля, ни за какие гаджеты не подписался бы на такое!