Тем временем в Совете Пятисот дружно проголосовали и за то, чтобы перенести заседания в Сен-Клу, и за смену командующего 17-м военным округом.

Генерал Бонапарт произнес речь перед войсками, в которой заявил, что Республика в последнее время плохо управлялась, что это надо поправить, а на улицах Парижа была расклеена прокламация, гласившая, в частности, следующее:

«Находясь в теперешних трудных обстоятельствах, [нация] нуждается в единодушной поддержке и доверии всех искренних патриотов. Необходимо сплотиться, ибо это единственное, что позволит укрепить основания Республики на твердом фундаменте гражданских свобод, национального процветания, победы и мира».

Напечатана прокламация была под присмотром министра полиции Жозефа Фуше.

Все, что нужно было сделать в первый день переворота, 9 ноября 1799 года, было сделано хорошо: Гийо и Мулен, члены Директории, не бывшие в заговоре, были помещены под домашний арест, Баррас самоустранился, генералы Моро, Сюрерье, Мюрат и Макдональд взяли под контроль и Люксембургский дворец, и Версаль, и Сен-Клу, и даже генерал Лефевр, смещенный командующий 17-го военного округа, перешел на сторону своего преемника по этой должности. Они поговорили, Лефевр принял подаренную ему саблю из дамасской стали, воскликнул: «Давно пора перетопить в Сене всех этих адвокатишек!» и примкнул к остальным офицерам, поддержавшим Бонапарта.

Неприятности начались на второй день, 10 ноября. Желая во что бы то ни стало провести свой незаконный переворот максимально законными методами, он решил обратиться к заседавшим совместно обеим палатам – и к Совету Пятисот, и к Совету Старейшин – с речью и убедить их в необходимости самороспуска. Как знать, если бы он попробовал сделать это 9 ноября, в горячке событий, у него был бы некоторый шанс на успех. Но к 10-му числу якобинская фракция Совета уже пришла в себя – генерала Бонапарта освистали. Если члены Совета Старейшин слушали его в ошеломленном молчании, то депутаты Совета Пятисот кричали: «Hors la loi!» – «Вне закона!» Во времена якобинского Конвента это означало смертную казнь. Генерал Бонапарт насилу выбрался из зала заседаний – помог Ожеро, вставший на сторону своего бывшего командира. Он сопровождал его с эскортом гренадеров и сумел расчистить путь к дверям. Вслед за Наполеоном Бонапартом пришлось вытаскивать из зала и его брата Люсьена.

Тот оказался чрезвычайно полезным – немедленно обратился с речью к солдатам, выстроенным фронтом, и сказал им, что он, как председатель Совета Пятисот, просит их помощи в том, чтобы «…освободить большинство Собрания от кучки бешеных…». Люсьен Бонапарт в роли оратора, безусловно, превосходил своего брата, Наполеона – его послушались. Забили барабаны, Мюрат скомандовал: «Вышвырните-ка мне всю эту публику вон!» (эти его слова – «Fuetez-moi ce monde dehors!» – вошли в историю), и под барабанный бой гренадеры живо очистили помещение. Впрочем, Наполеон Бонапарт велел отловить нескольких беглецов, которые и поставили свои подписи под решением о роспуске и Совета Старейшин, и Совета Пятисот.

Свидетели этой сцены уверяли, что буквально выпрыгивающие из окон депутаты – к счастью, заседание происходило в зале, расположенном на первом этаже, – были так перепуганы, что подписали бы и собственный смертный приговор, настолько им было не до чтения предложенных им на подпись документов. Отныне вся власть в Республике передавалась трем лицам, названным консулами, – это были Бонапарт, Сийес и Роже-Дюко.

Конституция Третьего года Республики была объявлена отмененной.

Цитировать Е.В. Тарле иной раз доставляет истинное удовольствие. По поводу общих результатов переворота 9–10 ноября (18–19 брюмера) он сказал, что шаг этот повел к установлению диктатуры, но не трех консулов, а одного, и добавил следующее: