Я не обижался.

Я понимал курильских отпускников.

А Серп Иванович Сказкин возник в аэропорту на восьмой день моего там пребывания. Просто подошел к извилистой очереди коротенький человек в пыльном пиджачке, наброшенном на покатые плечи, в гигантской кепке, сбитой на затылок, и в штанах, украшенных алыми лампасами. Левый карман на пиджачке был спорот или оторван – на его месте светлел запыленный, но все еще заметный квадрат, куда Серп Иванович время от времени по привычке тыкался рукой. Не вступая ни с кем в контакты, не рассказав анекдота, ни с кем не поздоровавшись, коротенький человек в пыльном пиджачке целеустремленно пробился к крошечному окошечку кассы.

Но именно там, у окошечка, Серпа Ивановича взяли под локотки двое крепких небритых ребят, отставших от своего МРС – малого рыболовного сейнера.

– Ты, организм, куда? – поинтересовался старший небритый.

– На материк! – отрывисто бросил Сказкин.

Демонстративно отвернув небритые лица от Сказкина (ох, мол, и пьянь!), небритые, отставшие от МРС, деловито хмыкнули. Им нравилось вот так, на глазах всей очереди, отстаивать общую справедливость – ведь если Сказкина к заветному окошечку впрямь привела бормотуха, это обещало полноценное зрелище. С подобными преступниками в очереди боролись просто – под одобрительными взглядами отпускников с ладошки преступников влажной губкой стирался порядковый номер, а сам преступник отправлялся в самый конец очереди: пасись, козел!

– Да тут все на материк! – миролюбиво заметил младший небритый. И потребовал: – Покажь ладошку!

Сказкин оглянулся и стал прятать руку в несуществующий карман:

– Болен я. На лечение еду.

Очередь зашумела.

Народ на островах справедливый, но жалостливый и отходчивый. В сложном климате люди стараются не ожесточаться.

– Прижало, видимо, мужика…

– И не говори! Даже глаза ввалились…

– И трясет мужика… Я тоже бывал больным…

– Слаб, организм слаб…

Кто-то даже поинтересовался:

– А доживет он до борта?

Почувствовав сочувствие очереди, Серп Иванович осмелел. Одним движением освободившись от небритых, он из правого, существующего кармана вынул паспорт и деньги и сунул все это в окошечко кассы, как в банк.

Окошечко кассы действительно было такое крошечное и глубокое, что ходил слух – все это неспроста. Кассирша, говорили, из бывших отчаянных одиночек-охотниц на медведя. Было, говорили, недовольная медведица порвала охотнице щеку, вот и работает теперь эта кассирша только за такими крошечными и глубокими окошками.

– Справку! – донесся из глубины окошечка свирепый низкий голос охотницы.

Серп Иванович снова полез рукой в правый, существующий карман, а самые сердобольные уже передавали шепотом по цепочке:

– Если он в Ригу, могу адресок дать… Живет в Риге одна вдова…

– Если он не попадет сегодня на борт, пусть топает в пятый барак… Подлечим…

Но доброжелательные шепотки были оборваны свирепым рывком невидимой охотницы-кассирши:

– Ты что мне даешь? Ты что даешь мне?!

– Не мучай человека, выписывай, паскуда, билет! – возмутилась очередь. Особенно сильно шумели те, кто все равно уже давно не надеялся улететь первым бортом. – Выписывай! Развела, понимаешь, контору! Сразу видно, организм не из крепких, надо ж ему помочь!

Старший небритый даже перегнулся через плечо Сказкина.

– Тут по-иностранному, – сообщил он.

– По-иностранному? – загудела очередь. – Раз по-иностранному, значит, серьезная болезнь! Такая серьезная, что не говорят человеку, скрывают, значит! Будь чепуха, так и написали бы – тиф там какой-нибудь или ОРЗ. У нас попусту не пугают.

– Чего, чего? – прислушалась опытная, много чего видавшая очередь к старшему небритому. – «Мозжечковый»? Это у него, наверное, что-то с головой… «Тремор»?.. Это у него, наверное, что-то с руками…