Великий князь Николай Николаевичу, однако, на себя этой роли не принял. Он твердо заявил, что лично находит уступки необходимыми, и вместе с тем предупредил, что военная диктатура вообще неосуществима вследствие недостаточности войск и полного расстройства их, явившегося в результате только что законченной войны с Японией.

Говорят, что и другое приближенное к государю лицо – Д. Трепов, рекомендовавший вначале политику «Патронов не жалеть», посоветовал царю уступки.

Эти уступки выразились в изданном манифесте 17 октября, каковым актом имелось в виду придать дарованным свободам характер лично исходивших от государя императора.

Рассказывают, что у великого князя в дни, предшествовавшие 17 октября, было свидание, имевшее решающее значение, с одним из видных представителей рабочего движения, неким Ушаковым. Ушаков был сам рабочим экспедиции заготовления государственных бумаг. Наблюдая все происходившее кругом, он вынес твердое убеждение в необходимости уничтожения самодержавия путем дарования «самим царем» стране конституции. В таком акте он усматривал наиболее действительный способ замирения русского народа и борьбы с республиканскими веяниями.

«Русский народ за сотни лет привык к монархическому принципу, – говорил он, – и едва ли желает в этом смысле изменения, но он не удовлетворен существующими способами управления Россией и стоит за то, чтобы ему была дана возможность принимать участие в выработке законов и вообще в решении государственных дел».

Об этом Ушакове упоминает в своих воспоминаниях С.Ю. Витте, который также свидетельствует о факте свидания названного рабочего с великим князем.

Будучи вызван в Петербург императором, великий князь только что приехал в столицу. Зная, что ему предстоит с царем вести беседу о происходящих событиях, и желая поближе познакомиться с их сущностью, он выразил согласие на свидание с Ушаковым, приобретшим довольно громкую известность своей осведомленностью и положением в рабочих кругах. Приглашенный в дом великого князя на Михайловской площади, Ушаков стал развивать перед великим князем свои взгляды и убеждать его повлиять на царя пойти на уступки.

Вначале великий князь выразил полное несогласие со взглядами своего собеседника.

«Я старый солдат и верный слуга своего государя; только самодержавный образ правления, по моему мнению, может России гарантировать пользу». При этом великий князь, по рассказу Ушакова, проявлял крайнее возбуждение и даже с сердцем откинул стул, мешавший его обычной нервной жестикуляции. Но с развитием беседы и доводов в пользу уступок он стал успокаиваться. Ушаков говорил, что вода в реке не стоит на месте, а течет вперед, что против ее напора ничто не устоит, что расчеты на солдатский штык ненадежное средство, ибо солдат – тот же крестьянин или рабочий, а офицеры, будучи преданны монарху, все же видят недостатки существующего управления, и еще в начале XIX столетия наиболее передовые из них стали проявлять склонность к конституции. Великий князь, как лицо, близко стоящее к верховному главе государства и пользующееся его доверием, обязан при таких условиях открыть царю глаза, чем может быть спасен сам монархический принцип, к которому русский народ привык в течение многих веков.

После некоторого молчания великий князь, по существующему рассказу, в глубоком раздумье произнес: «Все это гладко на словах, но как провести эти идеи в жизнь!.. Хорошо, – добавил он наконец решительно, – я попытаюсь сделать что могу. Я всегда счастлив служить государю и Отечеству…»

Я не могу, конечно, ни отрицать, ни утверждать достоверность этой беседы. Но я могу с полным убеждением отметить, что если этой беседы и не было, то она могла быть, до такой степени она соответствует внутреннему облику великого князя. Тут все есть: и его доступность, и бесконечная преданность монархическому принципу как таковому, и его горячность в начале разговора, и его отзывчивость к убежденно сказанному разумному и логическому слову, и, наконец, его беспредельная любовь к отечеству, которая превалировала над всеми остальными чувствами, как бы эти последние в нем ни были заложены.