– Что происходит? – голос Маргариты был очень, очень серьезным.

– Инцидент происходит, – сказал я. – Прямо сейчас.

– Но сирены… А, черт, какие тут сирены? За мной, пигалицы, за мной, шевелите ножками! – она хлопнула их руками с электризованными пальцами по стройненьким попам, и студентки, вереща, рванули в проход, чтобы тут же заорать: – Море-е-е!!!

И это была последняя хорошая новость для меня на сегодня. Я едва успел крепким лещом вырубить Кулябкина и за жопу и шиворот выбросить его наружу, и приготовить кард, как в конце галереи с жутким топотом и утробными звуками появилась целая гребаная толпа гоблинов и снага, которые на секунду замерли, ошеломленные потоками света, льющимися из-за моей спины, из дыры в стене. А потом, почуяв наши запахи, они еще больше сбрендили и рванули ко мне, как стадо долбанутых слепых берсерков, воздев свои руки-крюки к потолку, раззявив рты и выпучив черные незрячие глаза.

– Лок-тар огар!!! – заорал я, перехватывая кард обеими руками, нагнетая ярость и собирая в кучку остатки внутренней энергии.

Татау налились золотом, время как будто замедлилось, кард в моих руках внезапно потерял львиную долю своего веса, мышцы налились силой, разум стал ясным, как погожий весенний денек вроде того, что царил там, снаружи. «Похоже, потом меня опять капитально вырубит!» – подумал я прежде, чем нанести первый широкий, размашистый удар по накатывающему лавой врагу.

Лежать под деревом было здорово. Они там вокруг чего-то суетились, бегали, прыгали, на камеры снимали и в Хтонь заглядывали. А я нюхал мимозу, которая цвела тут буйным цветом, и лежал себе, привалившись к гладкому стволу, и даже ножкой не дрыгал. Лень было. Даже жевать лень было и водичку пить – тоже.

Как оказалось, новый выход в Вороний Провал образовался метрах в двадцати от берега моря, возле той самой трассы, по которой я из Сан-Себастьяна в большой мир поехал в свое время. Этим я, конечно, большую свинью сервитуту подложил, а вот Орде открыл новую точку для базирования. Чем многие километры в горы по бездорожью переться, здесь бунгало с кофе и шаурмой и сталкерско-охотничьим лагерем открыть куда как сподручнее!

Тем более, сервитутскому начальству и правоохранителям грех было жаловаться: инцидент – по крайней мере, ту его часть, что в эту сторону поперла – я подпритушил. Подзарубил. Целым штабелем. Ну, и они меня подранили и подпритомили. Так притомили, что даже явление Бахара Двухголового не особенно произвело впечатление: ну, бегает урук, дрэдами размахивает и орет, и возмущается, что я подвиги без него совершаю. Ну, пусть бегает.

И журналисты, которые тыкали камерами в Маргариту Львовну, тоже мне до лампочки были, и полицейские, и опричники с незнакомым офицером во главе. А вот какой-то мелкий урукский негодяй лет одиннадцати, который вздумал колупаться в моих вещах – это меня прям взбодрило:

– СУКАПАДЛА!!! – заорал я, мигом вскочив с места. – ПОЛОЖЬ ШАР!

И этот маленький засранец, один из многих маленьких засранцев, что стали настоящим бедствием для Маяка после переезда к нам табора Поджигателей, выронил мой ненаглядный хрустальный шар, и самый главный боевой трофей ляпнулся на камни и покатился… Покатился к сраному входу в сраную Хтонь, и свалился туда, и исчез во тьме!

– Мне похрен как, пацаны, – зловещим тоном проговорил я. – Но шар вы мне достанете.

Их там уже была целая банда, этих кровожадных грязных ободранных патлатых клыкастых дикарей, которых по ошибке зовут детьми. И все они пялились по очереди то на меня, то в Хтонь своими горящими буркалами! А услышав мои слова, радостно завыли по-волчьи: