Я отложил стило и потер виски – и тут же отдернул руки от головы. Зараза! Вот это привело меня в себя: сколько же времени я был в отключке, если на башке отросли патлы до плеч? Несколько месяцев? Что вообще тут происходит?! Что со мной случилось?

– Поликарпыч, глянь на руку нашего пацана… – хрипло проговорил Козинец.

Конечно, я тоже глянул. Мои творения одно за другим начали мерцать мягким золотистым светом. Сначала – равносторонний красный крест, потом – змея, которая сцеживает яд в чашу, ну, и жезл Асклепия – тоже. Последним мигнул зелененький четырехлистный клевер. Чушь? А что мне было делать? Они хотели от меня лечебную татуировку для неизвестно чем больного человека, я и налупил всего, что вспомнил про медицину! Красный крест – это понятно. Потом – значок, который я тысячу раз видал на аптеках. Ну, и самый древний символ медицины – тоже! А клеверок – на удачу. Куда в лечении без удачи-то?

Голова резко закружилась, и я как стоял, так и сел на задницу.

– Что-то мне хреново, мужики, – сказал я.

– Силы свои ему передал! – со знающим видом покивал Талалихин. – Тут кому угодно хреново станет. Правильный ты дядька, Бабай. Хоть и из урук-хая! Что дальше делаем, ротмистр?

Молодой офицер думал недолго:

– Вызывай птичку, забираем княжича в поместье. Теперь нам остается только молиться.

И, грохая подошвами бронированных ботинок, они заторопились наружу. Козинец с Грищенкой ухватили носилки и понесли, ступая осторожно и плавно – настолько, насколько это было вообще возможно.

– Бывай, Бабай, – махнул мне рукой ротмистр. – Что увидимся – это точно, но в каких обстоятельствах – еще большой вопрос. За бардак не обессудь – это не мы, это до нас было. Мне, конечно, тоньше лезвия, но Резчика похоронить бы надо как полагается…

И ушел. В комнате сразу стало много места, оказалось – это довольно большое помещение, квадратов на сорок, не меньше.

Я так и сидел на заднице на полу в совершенно одуревшем состоянии. Спасало одно: на происходящее смотрел как бы со стороны, эмоции были какие-то размытые, нечеткие. Никакого страха или паники, просто – рой мыслей в голове, от которого путалось сознание и множились вопросы. Но теперь, когда эти суровые ребята убрались отсюда, я, по крайней мере, мог осмотреться и – осмотреть себя! Потому что по всему выходило – тот я, которого убило молнией, и этот я, общавшийся с бронированными усачами и делавший татуировку пациенту, который был скорее мертв, чем жив – это совершенно точно были немножко разные «я». Или – не немножко.

Перво-наперво уставился на свои руки. У меня перед глазами находились охренеть какие огроменные лапищи: мозолистые, с крепкими черными ногтями, по структуре более напоминающими звериные когти, но – аккуратно обстриженными. Такими пальцами гвозди гнуть можно, наверное. «Надо будет попробовать!» – мелькнула дуроватая мысль. Предплечья тоже оказались под стать ладоням – перевитые мощными жгутами мускулов, с кожей какого-то неестественного, землистого оттенка и контурами нечеткой татуировки, как будто недоделанной. Я плюнул на большой палец и потер – ни хрена не оттиралось. Ни татуировка, ни землистая краска. Оттенок, похоже, был всё-таки естественный.

– Ля-а-а-а… – на пробу протянул я, напрягая голосвоые связки, а потом выругался: голос был точно не мой.

И «ля» этой иерихонской трубе явно не подходило! Нужно было что-то решительное, боевое, соответствующее переломному моменту.

– ревел я, передвигая уцелевшую мебель и сгребая обломки в один угол.