Я одернула домашнее платье.

– Я сама его всему научила. Располагайся.

***

Вера, 12 лет

Стоило мне научиться писать, как я начала выводить в тетрадях, что нахожусь в сказочном замке, а вокруг парят гигантские драконы. Или что мимо моего окна только что пролетел волшебник в прозрачной синей мантии и помахал мне рукой. Иногда я воображала, что кто-то с тихим голосом и улыбкой, которую не видно из-за темноты, сидит у моей постели и долго и вдумчиво со мной беседует.

Лучше всего придумывалось на кладбищах. Когда родители начали отпускать меня одну, первым делом я отправилась именно туда. Мне нравилось гулять вдоль могил, читать имена, фамилии, мемориальные надписи. Нравилось представлять себе, кем был человек, от которого остались только имя да даты на надгробном памятнике. Чем он жил, на что надеялся, кем приходились ему те, кто оставил надпись? Где они сейчас? Может, и сами тлеют в земле?

У меня не было тяжелого детства, жестоких родителей и моральных травм. Меня никто не обижал, моя жизнь не делилась на до и после. Я просто слишком много чувствовала – от себя, от других людей, от реальности, что царапала душу, как наждачная бумага. В качестве подушки между ней и собой я научилась использовать собственные фантазии. Поначалу, чтобы вообразить что-то, мне нужно было описать это, вывести ручкой на бумаге. Потом я научилась обходиться одним воображением. Хотя и оно имело свою цену.

Мне было двенадцать, когда я поняла, что могу оживить придуманное не только для себя, но и для других. В кинотеатре тогда крутили “Звонок”. Классная решила, что фильм вполне молодежный, и организовала нам совместный поход. Страшно не было: весь фильм параллельно с криками героев в зале слышались хруст попкорна и нервные смешки. После киносеанса мы вместе с подругами отправились к водохранилищу неподалеку. Дело было летом, мы валялись на траве у самой воды и поглощали мороженое, пытаясь успеть раньше, чем оно потечет по запястьям. Я смотрела на зеленоватую гладь и лениво размышляла – что, если оттуда прямо сейчас покажется мертвенно-белая рука с облезлыми ногтями?

В это мгновение что-то внутри меня словно хрустнуло. Как будто от песочного печенья отломился крошечный, едва заметный кусочек. Я не успела подумать, что это – над водой медленно появилась черноволосая голова. Покатый лоб белел на фоне мутной жижи, брови угрожающе хмурились, а худые пальцы тянулись ко мне. Кто-то закричал “Беги”, но я не могла двинуться с места.

Тогда и появился Лестер. Он вальяжно шагал по траве, шаркая золочеными туфлями на каблуках и поигрывая тростью с сапфировым набалдашником. Серебристый камзол блестел на солнце, за плечами развевалась копна белоснежных волос. Он остановился у кромки воды, снисходительно посмотрел на утопленницу и тростью отпихнул тянущуюся к нему руку.

– Какая гадость!

– Что мне делать? – пропищала я.

– Откуда я знаю, что тебе делать. Сама придумала, сама разбирайся, – высокомерно ответил он, скривив тонкие губы.

– Но я не знаю, как!

Лестер откинул назад свои роскошные волосы и с изяществом, которому позавидовала бы голливудская звезда, пожал плечами. Утопленница снова потянулась к нему, норовя ухватить за щиколотку.

– Фу! – брезгливо шикнул он, как шикают на назойливую собаку.

Лестер отошел на достаточное расстояние и замер. Я оглянулась на девочек и с удивлением обнаружила, что те застыли – кажется, даже перестали дышать. Словно кто-то поставил мир на паузу.

– Смотри на воду, Вера, – со вздохом подсказал Лестер. – Она должна вновь стать прозрачной. Просто представь это.

Когда мне удалось поверить, что никакой утопленницы в воде нет, что-то снова хрустнуло в груди. Еще один крошечный кусочек откололся от печенья.