Надо при этом иметь в виду, что партий в современном понимании этого слова в античном мире не было, как не было уж слишком отчетливого разделения в политической жизни по сословному признаку. Зачастую представители знати, когда им было это выгодно, переходили в плебеи и становились народными трибунами, а многие сенаторы выступали с популистскими речами в сенате и сами себя причисляли к популярам. Трудно в этом случае доискиваться, по каким признакам и кто из них «достойнее». До сих пор историки ведут ожесточенные споры о том, было ли вообще четкое разделение между этими группировками. Немецкий историк М. Гельцер вообще считает подобное мнение «фантазией XX века». Но, так или иначе, Цицерон, по своему мировоззрению, несомненно, принадлежал к «достойным», то есть оптиматам, хотя во времена своего консульства с лукавым и наигранным актерским пафосом провозглашал себя защитником народа.

Итак, Катилину вновь «прокатили» на выборах шестьдесят третьего года, и он окончательно осознал, что легальным путем ему власти не добиться. И стал готовиться к вооруженному мятежу. Он имел своих сторонников не только в столице. Бывший сулланец Гай Манлий готов был поддержать Катилину в северной Этрурии и разжечь там огонь восстания. Катилина планировал осенью, в октябре, поднять мятеж одновременно в Капуе, Апулии, а в самом Риме устроить резню и совершить государственный переворот.

Но планам Катилины и других заговорщиков, за спинами которых, как утверждали современники, стояли Красс и Цезарь, не суждено было сбыться. Любовница одного из заговорщиков по имени Фульвия разболтала об их намерениях, причем Цицерону становится известно, что и он станет жертвой беспорядков, его имя стоит в списке заговорщиков одним из первых. Поэтому консул ходит на заседания сената в панцире и обрушивается на Катилину со страстью и яростью попавшего в засаду зверя. Он прямо говорит Катилине, что ему все известно о его намерениях, и призывает покинуть Рим и не наживать себе худших неприятностей. Вспыльчивый и неуравновешенный Катилина, который стал понимать, что ничего не добьется в городе без вооруженной силы, действительно уезжает из Рима к войску Манлия в Этрурию, где присваивает себе знаки консульского отличия. Быть может, даже Катилина уезжает по совету режиссера Цезаря, который решил, что без буффонад эксцентричного честолюбца им будет проще совершить переворот в столице. Но со стороны Катилины это было серьезным просчетом.

Оставшиеся в Риме заговорщики решают следовать по заранее разработанному плану: поджечь Рим в разных частях, посеять панику, убить Цицерона и в дальнейшем открыть ворота войску Манлия и Катилины.

Цицерон знает об этих планах от той же Фульвии, однако у него нет никаких доказательств, кроме доноса. Но счастье все же оказалось на его стороне. От послов галльского племени аллоброгов стало известно, что их сманивали принять участие в заговоре с обещаниями простить долги, если они помогут сторонникам Катилины военной силой. Хитроумный Цицерон подучил послов взять у заговорщиков письменные подтверждения своих обещаний, что они и сделали. Теперь эти послания оказались в руках у консула и стали уликой, на основании которой он приказал арестовать заговорщиков.

Появился и еще один свидетель по имени Луций Тарквиний, которого задержали на выезде из города. Он признался в сенате, что ехал к Катилине с наказом, чтобы тот поспешил в Рим с войсками, а когда его спросили, кто его послал, ответил, что Красс. При этом подтвердил слова Фульвии, что в Риме действительно готовились поджоги, убийства сенаторов и прочие бесчинства.