Хорошо пообедали и расположились. Кругом – чудный парк.

13 августа. Стоит прекрасная теплая погода. В Избицах, слава Богу, сегодня у нас дневка; спал ночью на «господской» кровати шириною чуть ли не в 4 аршина – испытал истинное в ней блаженство.

Не вижу я в военачальниках наших увлечения своим делом; нет у них дерзновения, уменья, знания, талантов… Идет все дубово. Что ни делают – кажется, только бы исполнить №, и что бы они ни делали теперь, а совершится все само собой в силу логики вещей и в соответствии с тем, что может дать уже налаженный и установленный строй обществ[енно]-государств[енной] жизни, к[ото] рый отражается в каждом мелком действии солдата или офицера. Большой пока ресурс – это моральный подъем людей; боюсь, как бы не был скомпрометирован бессвязными действиями наших начальников: наши солдатики, кажется, еще и до сих пор находятся под впечатлением маньчжурских все отступлений и отступлений, чтобы не доводить последние и теперь до крайности; необходима («куй железо, пока горячо») и весьма даже нам эффектная победа, хотя бы и в небольшом сравнит[ельно] масштабе. Вся ответственность за наши победы и поражения должна пасть на головы военачальников – от их уменья маневрировать и использовать солдатск[ое] построение теперь зависит будущее России… Им многое дано – они жестоко должны быть и наказаны.

По поводу происшедшего позавчера беспорядка в обозах у Ситанца[51] возле Замостья, представлявших нечто мукденское, ввиду устранения его на будущее время, я имел доклад к командиру корпуса, но он так нетерпимо отнесся к нему, что позволил себе выразиться: «Вы-де, Васил[ий] Павл[ович], постоянно меня расстраиваете докладами о подобных пустяках», не стал слушать моих дальнейших объяснений и, зажавши уши, убежал. «Балдяй» его себе подчинил и, очевидно, настроил его, желая, ч[то] б[ы] я ни с чем не обращался к Зуеву, помимо начальника штаба; но начальник-то штаба со всеми присными – с упорством, достойным лучшего применения, глух ко всяким моим обращениям; вижу, что я был бы самый приятный для всего штаба человек, если бы сидел, сложа руки, и безмолвствовал[52]. Не такой момент теперь, ч[то] б[ы] считаться в личных расчетах, но о всем творимом со мной хулиганстве я в свое время доведу до сведения кого следует.

Зуев чувствует себя расстроенным и из-за таких «пустяков» в докладе, что 70-я дивизия совершенно лишена походных кухонь; окружающие тартюфы, вопреки моему мнению, поддерживают мнение «Балдяя», что-де, если есть котлы, без походных кухонь всегда можно обойтись. Эдакие животные! К чему-то приведет наших воевод их политика страусов?! Мне кажется, что они с удовольствием бы упразднили совсем должность корпусн[ого] врача. Буду терпеть и терпеть; посчитаемся – потом.

Завтра утром предназначено решительное наступление, и «грянет бой». Прибыл отряд Красного Креста под главенством к[а] к[ого]-то светлейшего князя и еще к[а] к[ого]-то порядочного дурня, «желающих работать на передов[ых] позициях». Лишь из внимательности разъяснена им штабными обстановка предстоящего боя и я только к[а] к следует с ней ознакомлен, а то все меня чураются. Не один я, но и остальные врачи при штабе чувствуем, что мы здесь посторонние, лишь мешающие нашим воякам люди. Неизвестность нахождения подвижн[ых] придан[ных] дивизиям госпиталей и отсутствие санит[арных] транспортов делает перспективу приема и эвакуации раненых мрачной; никто в штабе не хочет помочь; телеграфиров[ал] в штаб армии о помощи в Избицу и Красностав[53].

Оказывается, наша армия обделена конницей, к[ото] рой мало – оттянута к северу. Жалкие наши аэропланы с ненадежными моторами, не то у австрийцев и немцев.