Летчики наши, как только поднимутся на аэропланах, так тотчас же или сломается у них аппарат, то сами себе что-нибудь сломают. Какие артисты в воздухоплавании германцы – «не идет наш поезд, как идет немецкий!» О недостаточной (слишком уж мягко сказано!) продуктивности работ наших летчиков уже был приказ главноком[андующ] его фронтом от 13 декабря за № 335. Приказом же по фронту от 26 декабря за № 379 было объявлено об отпуске на каждого нижнего чина 1-й, 2-й и 5-й армий по ¼ бутылки красного вина для прибавления в чай или кипяченую теплую воду. Гладко же все у нас пишется на бумаге!!

За все время операции нашей армии с 1 февраля по сию пору считается, [что] приблизительные у нас потери до 60 тысяч (около 25 тысяч раненых, 6 тысяч убитых, остальные – пленные и без вести проп[авшие]), у немцев же убито до 70 тысяч.

А немцы, оказывается, уж не так всеведущи: потому что если бы они в начале февраля получше наперли на Гродно, то живьем могли бы нас всех захватить – в крепости совсем почти не было гарнизона, да и состоял-то он из «крестоносцев»-ополченцев, дружины к[ото] рых притом были почти совсем без ружей, у кого же были ружья – так те не умели из них стрелять!!

Все более и более укрепляюсь в решении эвакуироваться для поправки здоровья на праздники к себе домой, а там, если можно будет, то и совсем больше не возвращаться сюда; так все здесь гнусно!

Среди дня с немецкого аэроплана в городе сброшено было две бомбы; подозревают его также в сигнализации; немцы отходят; мы берем деревню за деревней, но без боя; немцев не видно и не знают, куда они девались. Ой, быть еще большей для нас беде: немец – что «Figaro ci, Figaro là»[688], чувствуется мне, еще преподнесет нашим вахлакам еще такой сюрприз, что небу будет жарко!

Возвратившийся из Петерб[ург] а и Москвы один офицер передает, что там настроение уже не то, что в начале кампании: в каждом доме извествуется покойник, у каждого внутри больно сосет…

24 февраля. Утром – 12° R[689]. День ясный.

Августов еще не в наших руках. Относительно членовредительства полковника Ступина убеждаюсь все более и более; со мной согласен хирург Додендорф Алексей Александр[ович]. Но официально начинать дело – это было бы ужасным скандалом для армии, да еще в такой момент… В конце концов, нашлись бы «благородные» защитники корпоративной чести, предали бы если и суду сего воина, все равно его оправдали бы, т[а] к к[а] к судили бы своего и сами. И я бы остался виноватым.

Мое свидание с Завадским, корпусн[ым] врачом 2-го корпуса, бывшим моим старшим врачом по Гурийскому полку[690]…

Отобрали у нас из армии на Ломжинский – Остроленский фронт семь полевых госпиталей, туда же ушел и 15-й корпус.

25 февраля. Утренняя t° – 11° R[691]. Погода солнечная, ясная.

Уже несколько дней не слышно пальбы – немцы отходят; нам же кажется, что это мы их вышибаем, но по общему умонастроению вижу, что мы действуем вслепую, без малейшего проникновения в карты своих хитроумных противников, к[ото] рые, предвижу я, еще не раз поднесут нам сюрпризов, а к празднику, пожалуй, так «махнут», что опять нас в дураках оставят.

А раненые все прибывают и прибывают; много обмороженных и совсем замерзших. Полки растаяли до батальонного состава. Не хватает людей, еще больше – ружей. 15-й корпус назначен в резерв фронта.

На войне больше, чем в мирное время, разверживается картина возмутительного засилья единиц над массами… «Morituri»[692] прошли с песнями, особенно отчетливо выкрикивая рефрен: «Живот мы свой положим за веру, за царя!..»

Наделавший переполоху в Гродненском госпитале самозванец – «великий князь» – оказался пьяным офицером, к[ото] рый подлежал бы теперь отдаче под суд за оскорбление врачей при исполнении ими своих служебных обязанностей, но ввиду того, что он – офицер, да еще с Георгиевским оружием, врачи же по идеологии военной касты суть не более – не менее, как говно собачье, то сего витязя стараются всячески избавить от ответственности и дело замять. Преобидное положение военных врачей, на к[ото] рых витязи готовы всегда собак вешать, к[ото] рые во всяком посетителе их учреждений с офицерскими погонами склонны видеть лишь карателя, и не избалованы лаской…