Я слушала, как мать описывает моего отца, и мне хотелось забраться в нее, пощупать глубины недосягаемого сердца и испытать ее чувства к нему в то время, когда она еще лелеяла свои иллюзии, как всякая нормальная девушка.

– Вы любили его? – спросила я, мне очень хотелось услышать «да»; не важно, какие чувства она испытывала ко мне, главное, что меня зачали по любви, а не в результате грубого торга.

Жюли все поняла и, обездвижив меня взглядом, ответила:

– Я тогда еще не была дамой полусвета, если ты на это намекаешь. Снимала какую-то жалкую комнатенку и звалась Юль ван Хард, голландская еврейка без гроша за душой. Я работала помощницей портнихи, как тысячи других девушек. Он увидел меня, когда принес в починку брюки.

– Но вы любили его? – повторила я, не заостряя внимания на откровении о бедняцком прошлом, потому что это могло ослабить мой праведный гнев по отношению к ней.

Жюли пожала плечами:

– Что я знала тогда о любви или о молодых людях, которые о ней болтают? Ничего. О, у меня были до него другие – двое или трое, но ни одного я не любила. Он отличался. Такой живой. Полный злости и жажды изменить мир. Мечтал о восстановлении Республики. Без умолку говорил о политике, будто я что-то в этом понимала. Он считал, что мужчины должны по собственной воле выбирать свою судьбу, невзирая на статус по рождению. Ты можешь решить, что он был революционером.

Мне приходилось сдерживаться, чтобы не выплеснуть наружу поток вопросов и охвативших меня страстных чувств, хотелось отбросить в сторону шаль и начать танцевать по саду. Мой отец был исключительным человеком, человеком с идеалами! Жюли подтвердила, что я такая же, как он, и я унаследовала его темперамент.

Ее следующие фразы вернули меня к реальности.

– Революционер на словах, да, но не в поступках. Когда я обнаружила, что жду ребенка, то сразу сообщила ему. А что еще мне было делать? Я нуждалась в его поддержке, – продолжила Жюли, и я невольно затаила дыхание. – Он повел себя похвально, вот что я сказала бы в его защиту. Не увиливал от ответственности, чего можно было бы ожидать от сожителя.

– Розина говорит, он хотел, чтобы меня растили католичкой. – Я цеплялась за эту мелкую подробность, чувствуя, как мир закачался и готов разлететься на куски.

– Он настаивал только на том, чтобы тебя не растили еврейкой. Признал себя твоим отцом, и это записано в метрике, но запретил мне объявлять об этом публично, по этой причине тебе и была дана фамилия моего отца – Бернар. Я не должна никому открывать, кто твой настоящий отец в обмен на материальную поддержку с его стороны. Так мы договорились. Потом он вернулся в Гавр к своей респектабельной дочери торговца. И там остался. – Жюли посмотрела на сложенные на коленях руки. – Он никогда не просил о встрече с тобой. Каждый месяц присылал мне определенную сумму, но самого его я больше ни разу не видела.

Невозможно! Я отказывалась в это верить. Лишь чувствовала, как ее слова червяками копошатся внутри меня, и понимала, что на этот раз она не лжет.

– Как сказала тебе Розина, действительно возникли сложности, потому что я была еврейкой, родившей бастарда. Несмотря на его напыщенные речи о свободе мужчин, с женщинами, как оказалось, все обстояло иначе. Он не был готов рисковать своим будущим. Это скучная история и слишком тривиальная. Я посчитала себя счастливицей. У него хотя бы хватило совести признать свою ошибку и платить за нее. Другие просто отмахиваются и притворяются, что ничего не было. Его деньги помогли мне оставить это ужасное место у портнихи и начать самостоятельную жизнь. – Жюли немного помолчала, а потом ровным голосом добавила: – Он умер. В прошлом году, от лихорадки.