– Мне вахтёр сказал, что ты не одна. Где же прочие особы? – спросил Лихарев, будто только что заметив в гостиной отсутствие тех трёх человек, о которых говорил охранник.

– Прочие особы подождут во дворе. Им за господским столом делать нечего…

Лихарев промолчал. Зачем лишние вопросы? Всё, что нужно, она так или иначе скажет. А самому добиваться… Человеку его положения приличествует важность.

– За столом? Это правильно. Сейчас Леночка (он любил называть Эвелин самыми разными именами, производными и от настоящего, и от крёстного имен) спустится – позавтракаем. Ты как?

– С полным удовольствием. И выпить теперь уже можно. – Она заговорщицки улыбнулась, мол, сам всё понимаешь. – Да, наверное, у вас и заночую, если так можно выразиться, хотя бы до обеда. Не прогоните?

– Как ты можешь, Майя? – удивлённо-осуждающе спросила Эвелин, спускавшаяся по лестнице и услышавшая последние слова. Вот тут у неё нерусскость натуры ещё чувствовалась, не всегда различала тонкости стилистики. Не принято у них там, в Европах, выражаться оборотами, совершенно не совпадающими по форме со смыслом, в них вкладываемым.

– А чего такого? – притворно удивилась Ляхова. – Заявилась не вовремя, да ещё и на кормёжку набиваюсь. Вполне можно сказать: «Позвольте вам выйти вон!»

Эвелин перевела растерянный взгляд с гостьи на мужа. Она понимала, что это Майя так шутит, но уж больно, как это? Заковыристо, вот…

– Практиковаться надо, милая, практиковаться, – продолжила Ляхова уже другим тоном. – Пока тебе ещё прощается, но скоро ведь все забудут, что ты приезжая, и станут просто хихикать за твоей спиной. Ты, Валентин, её заставь каждый день Салтыкова-Щедрина читать, Лескова и того, из твоей реальности… Да, Зощенко. И зачёты заодно принимай по ненормативной лексике, а то она до сих пор путается, когда вполне можно украсить фразу, а когда категорически нет, хотя бы и в чисто женской компании.

– Ладно, это мы учтём. Так насчёт завтрака что? Прямо сейчас накрывать?

– А чего тянуть? Я со вчерашнего вечера ничего приличного не ела…

С этими словами Майя коротко взглянула на Эвелин, не смотрит ли, и специально для Лихарева поменяла местами закинутые одна на другую ноги.

Валентин показал ей из-за спины кулак.

Всё же он слегка отделял себя от обычных людей, возможно, по-особенному его воспитывали, или в Гражданскую войну научился не отождествлять себя ни с белыми, ни с красными, ни с «махновцами» всех типов, чтобы проще жить было, а постепенно распространил этот отстранённый подход на весь род человеческий. Потому до сих пор умел смотреть вокруг как бы извне, словно из ложи на театральную сцену, где присутствует и он сам в качестве персонажа.

Вот и эта человеческая реакция на особей противоположного пола его в некотором роде забавляла, пусть и относилась к нему самому в полной мере. Майя, кстати, ему нравилась, и он с удовольствием «пригласил бы её в номера», как выражались старшие пажи и молодые корнеты в его юности. Тогда это выражение имело смысл, ибо где же ещё не имеющий собственной квартиры поклонник мог пообщаться с дамой сердца, иногда весьма высокопоставленной. На этот случай и были придуманы вуалетки и пышные веера, закрывающие женское лицо от посторонних.

В то же время прекрасно сознавал, что нет в ней абсолютно ничего такого, чего не было бы у Эвелин или сотен других девушек и женщин, с кем приходилось иметь дело. То, что отличает одну от другой, кроется гораздо глубже. А вот поди ж ты! Какой-то непреодолимый, «основной», как в известном фильме сформулировано, инстинкт включает определённые рефлекторные цепочки независимо от обстоятельств. Что, казалось бы, взрослому мужику мелькнувшие на мгновение перед глазами алые кружевные панталончики? Выйди на городской пляж, там сразу несколько сотен девиц увидишь в чём-нибудь гораздо более откровенном. И тем не менее…