Гай не ответил. Гарриет полагала, что он размышляет над ее словами, но, когда он заговорил снова, стало ясно, что он вовсе не думал об услышанном. Он рассказал, что Чишмиджиу раньше был личным садом какого-то турецкого водного инспектора.

Весенними и летними вечерами парк ярко освещался и был невероятно красив. Крестьяне, которые приезжали в город в поисках справедливости или заработка, находили здесь убежище. Они спали тут во время сиесты или часами любовались tapis vert[22], фонтаном, прудом, павлинами и старыми деревьями. Порой проходил слух, что король намеревается закрыть парк. Об этом говорили с горечью.

– И что, закроет? – спросила Гарриет.

– Не думаю. Ему от этого никакой пользы. Просто все уже привыкли ожидать от него худшего.

В пыльном свете последнего жаркого дня года зелень выглядела пожухлой и какой-то осенней. Воздух застыл. Надо всем навис полдень. Просторный tapis vert, окруженный шестами с гирляндами, обсаженный каннами и самшитом, выглядел не вполне реально и напоминал вылинявшую театральную декорацию. Как и предсказывал Гай, то тут, то там попадались группки крестьян, но большинство из них устроились в тени и спали, спрятав лицо от невыносимо яркого солнца.

Всё вокруг словно источало жару. Казалось, что клумбы с каннами – сернисто-желтые, кадмиевые и алые – вот-вот затрещат, словно угли в камине. Гарриет остановилась у георгинов. Гай поправил очки и принялся разглядывать цветы – крупные, шипастые, пушистые, львиноподобные, бордовые, лиловые и белые, пыльные, тяжелые, словно бархат.

– Неплохо, – сказал он наконец.

Посмеявшись над ним, Гарриет заметила:

– Похожи на придумку какого-то сумасшедшего декоратора.

– В самом деле!

Гай так редко смотрел на окружающий его мир, что поначалу был ошарашен такой критикой природы, но затем обрадовался.

Они спустились к пруду. Прозрачная вода была скрыта за густыми кронами прибрежных деревьев. Дорожка упиралась в небольшую каштановую рощицу, на краю которой стоял заброшенный домик. Здесь любой крестьянин, располагавший хоть каким-то товаром, мог начать многотрудное восхождение в сословие торговцев. Один мальчик выстлал коробку розовой бумагой и разложил на ней рахат-лукум, словно шахматные фигурки. Здесь было не больше двадцати кусочков рахат-лукума. Если бы ему удалось их все продать, он мог бы купить двадцать два новых. С каждым кусочком покупателю полагался стакан воды.

– Люди едят только ради того, чтобы порадовать себя питьем, – сказал Гай.

Рядом стоял мужчина с весами. У другого была накрытая капюшоном камера: тут можно было сфотографироваться на паспорт или на разрешение для работы, покупки телеги, торговли за прилавком, временного пребывания в одном городе или путешествия в другой.

Завидев Принглов, некоторые крестьяне, до того лежавшие на земле, поднялись и поправили подносы с маковыми кексами, кренделями, спичками и другими мелочами, а также орешками для голубей. Гарриет купила орешков, и голуби тут же слетелись к ней с деревьев. За этим наблюдали стоящие неподалеку крестьяне – они смотрели застенчиво, не доверяя происходящему вокруг. Они только недавно прибыли в город и были одеты в тесные суконные штаны, короткие куртки и островерхие шапки, – так одевались еще во времена римлян. Женщины носили вышитые блузки и плиссированные юбки куда более глубоких и изящных оттенков, чем цыганские наряды. Заработав первые деньги, они избавлялись от этих простонародных атрибутов и наряжались в городское тряпье.

Три девушки, наряженные в конфетно-розовое, сливово-красное и бутылочно-зеленое платья, позировали фотографу. Казалось, что они украсили себя к ярмарке или фестивалю, но при этом так сутулились, словно их продавали в рабство. Увидев, что Принглы наблюдают за ними, девушки неловко отвернулись.