Догадавшись, что он смотрит вовсе не на лицо, а на ее груди и бедра, Настя смутилась и подумала: что же будет дальше. Она ощущала стыдливость, в то же время ждала близости с ним. Вадим медлил. Ей же не терпелось как можно быстрее предаться любви, хотелось, чтобы он бросился на нее, повалил на землю, беспрестанно целовал и проникал в нее все настойчивей и глубже до тех пор, пока она не задохнется от непрерывных его толчков, от толчков своего сердца и собственной крови. Ей подумалось, что мечтала об этом практически с самой первой встречи с ним.

Вадим не бросился, а подошел медленно. Он гладил по волосам и целовал трепетно, долго. Наполнившись сладостным блаженным состоянием, Настя затаилась, ее дыхание остановилось. От прикосновения его рук, которые опускались к бедрам, все тело волнующе дрожало. И она сама опустилась перед ним на колени. Ее руки, словно магнитом, притянулись к молнии брюк. Растерянно улыбнувшись, она в смятении провела рукой по вертикальной упругости, неожиданно для себя расстегнула молнию и высвободила твердое, грозное. Ее пальцы сжали его. Закрыв от изнеможения глаза, она с наслаждением водила им по лицу, ласкала губами. Желание разгоралось, становилось нестерпимым. Из груди ее вырвался тихий обреченный стон и она взяла в рот.

С неба золотистыми пучками лились косые солнечные лучи, было тепло, уютно, как в тихий июньский вечер. Вадим напрягся и делал еле уловимые движения, казалось, сдерживал себя, боясь ее спугнуть. Вдруг что-то в нем взметнулось. Он неожиданно схватил ее за плечи и повалил на траву. Настя раздвинула ноги, но ничего не чувствовала, только думала: этого не может быть. И тут, увидела, как по лугу прямо к ним идёт человек. Она засуетилась.

– Давай укроемся.

– Не бойся, ему еще долго идти, сто двадцать шесть шагов, – успокоил ее Вадим. – А когда он нас увидит, повернется назад.

– Как тебя зовут, милый? – спросила она, ощутив на себе тяжесть его беспокойного тела.

– Какой глупый вопрос. Меня зовут Семеном. А как тебя зовут, я знаю.

– Откуда ты знаешь?

– Я все про тебя знаю.

Настя взглянула ему в лицо и испугалась. Это был действительно Семен. Тут он встал и жутко захохотал.

– Вот я тебя и заманил, теперь ты никуда от меня не денешься. Видишь, какие тут ямы: глубокие, с водичкой.

Настя хотела подняться и убежать, но не смогла, ноги ее сделались ватными. А Семен вдруг весь почернел и стал косматым, как горилла.

– Сейчас я тебя столкну в яму, с крутого бережка, но сначала это… придушу, – с довольной усмешкой произнес он и начал душить Настю. Она перестала дышать, поняла, что умирает, из глаз ее покатились слезы. Семен же, словно питон, сдавливал ее грудь все сильнее и сильнее. Потом стал считать: раз, два, три. На счет три поднял ее перед собой и бросил в черную глубокую яму. Настя вскрикнула от страха и в тот же миг проснулась.

Пережив все заново и поняв, что это был всего лишь сон, девушка понемногу успокоилась, повернулась лицом к стене и еще долго не могла заснуть. В голове, как на экране, всплывали навязчивые картины из ее короткой супружеской жизни, прерываемые моментами встреч с «камазистом» и нестройными образами сновидения, навеянного этими событиями. Пугающие сцены из него понемногу угасали, расплывались, но в мыслях все настойчивей блуждало число – 126. Оно не давало покоя: «Почему именно сто двадцать шесть? Что бы это могло означать?» – думала она.

х х х

Дни проходили за днями. Настя ничем не выдавала своего отчаяния, но как-то вся переменилась. По утрам она неслышно уходила на работу, а вечерами помогала матери: стряпала, стирала, прибиралась – только очень медленно, без единого лишнего движения; она как бы потеряла силу. Иногда она оживлялась и становилась разговорчивой, а иногда сидела на кровати, почти не шевелясь, с безразличным видом держала в руках книгу. Или подходила к матери, обнимала ее, не произнося ни слова. Мать не сводила с нее тревожных глаз, с пониманием относилась к такому состоянию дочери и с готовностью разделяла ее переживания, говоря, что от ошибок никто не застрахован. Она удерживала себя, не лезла в душу, и Настя была благодарна матери за это. А отец по-прежнему не хотел видеть дочь в своем доме, и каждый раз спрашивал, скоро ли она уйдет.